начинает перечислять сорта кофе, мужчина, выслушав, отвечает:
— Самый большой, самый горький, самый чёрный, как вся моя жизнь.
Девушка удаляется. Мужчина смотрит в окно через дешёвый разноцветный дождик (который в школе прикрепляли скотчем к потолку, чтобы украсить класс к Новому году). Дождик двигался, мерцал и мрачная улица уже не была такой мрачной, пока снегоуборочная машина не вывалила грязный снег около дороги. Через минут семь к мужчине пришла дама с детскими книжками. Они стали обсуждать варианты ее издания.
— Привет! Закажи пока себе какое-нибудь пирожное. Эта чашка с чёрным моя, я пока отойду в уборную.
В его чашке с черным напитком отражался мерцающий дождик.
Дама за секунду скромно пролистала меню и заказала «просто латте, пожалуйста». За моей спиной стали слышны тянущиеся звуки тяжелых каблуков, от которых даже дождик на окнах задвигался быстрее.
Он был высокий, с густой чёрной бородой и блестящей лысиной, в очках чёрной оправы, шерстяной серой кофте в стиле Бодрова. На ногах шнурованные сапоги. Обычно в таких в американских фильмах ходят на охоту. Он сел, и они продолжили разговор.
— Понимаешь, когда я делаю что-то я всегда думаю про следующий шаг. Зачем это все? Какой шаг у тебя, ты уже думала?
Дама что-то отвечала. Тихо, невнятно, но с уважением. На каждый ее аргумент, он отвечал «окей» с настоящим акцентом (мне так показалось). Далее были слышны только обрывки фраз, долетевших до моего столика:
— Это прекрасно, но это порочно.
— Это нужно изменить.
— А какая маржа? Ты не считала?
— Я хочу здесь жить, в принципе я хочу здесь умереть. Пока я живу и что-то делаю, хочу чтобы мой труд был вознагражден должным образом. Понимаешь, да?
Дальше речь пошла о каких-то миллионах, министерствах, каких-то людях, которым тоже нужен процент. И все это было «так прекрасно, но так порочно».
У капучино упала пенка, а авокадо потемнел в уже несвежем овощном салате. И я продолжила смотреть в отражение своей кофейной чашки, думая о том, кем же может быть этот мужчина с американским акцентом, пьющий самый чёрный, самый горький, самый мрачный американо в этом городе.
Этот мужчина в шнурованных сапогах очень напомнил мне дедушку. Только у дедушки сапоги были военные.
Сначала ему шестнадцать. Он уходит на корабле в кругосветное путешествие. Видит королеву Англии, Елизавету, проезжающую в карете, фотографируется с пингвинами в Антарктиде, попадает в шторм, вяжет морские узлы, много читает приключенческих романов.
Потом служит в Германии. По просьбе приезжает в южный городок, передать семье друга привет. И видит сестру. Не свою, конечно, а друга. Влюбляется. Наверное. Один вечер в кино. А через неделю вся семья, привезенная из хутора и сватовство.
Затем первенец, потом второй, третий, четвертый. Семья большая. Квартира трехкомнатная. В прихожей всегда стоят шнурованные сапоги. Ждут службы. Бабушка не любила эти сапоги. Говорила, что они жесткие.
Когда дедушку ранили в шею заточкой (он работал в тюрьме, во время ужина случился бунт), и острый ржавый кусок металла прошел в миллиметре от сонной артерии. В то время бабушка спала дома с четырьмя детьми, но сон был беспокойный. С тех самых пор шнурованные сапоги не появлялись в доме. И я их никогда не видела, не застала.
— И хорошо, что не застала. Нехорошие были сапоги, плохо влияли они на твоего деда.
— Как это бабушка?
Но бабушка задумчиво и молча продолжала перебирать крупу.
Рецепт пятый
— Где родился, там и пригодился!
Говорила мне бабушка. Но я не верила ей. Я родилась в Краснодаре, но совсем там не пригодилась.
Краснодар
Жаркий и душный летом, дождливый зимой. Любимые воспоминания — летние, детские. Прогулки по Красной улице и мороженое в рожке. Два шарика. Один со смородиной, а другой с лимоном. Поход с бабушкой в музей, в театр или просто посидеть на лавочке в дендрарии. Потом зайти в Табрис и купить горячего хлеба. Ждать у подъезда дедушку с дачи, и постоянно выглядывать его в гараже.
Съемка на новенькую зеркалку Nikon. Бабушка мне в напарницы. Выбирает интересный дом и говорит:
— А вот смотри какой дворик старинный.
Во дворе, действительно, старый двухэтажный дом с резьбой. Но за забором слышна ругань на матерном русском. Бабушка резко разворачивается на каблуках, поправляет шляпу со словами:
— Уходим отсюда. Здесь из красивого только дом, жаль, что живут в нем свиньи.
Еще из приятного это две недели в Геленджике. Летом. С мамой. Попкорн, карусели, пицца. Лимит развлечений на день. Фото на пленочный фотоаппарат у каждого дерева. Море, в которое бросали монетку на прощание. В море свобода и сила. А для меня свобода была недоступна. Поэтому она так мне была нужна.
Не могу сказать, что я не любила свой город. Мне нравилось, когда его называли “Маленький Париж”. Так о Краснодаре писал Лихоносов.
В романе часто встречаются сравнения Краснодара с Парижем — иногда серьезные, иногда в ироничном ключе. Вот несколько цитат:
«И чем же, скажите, не Париж? — такой же многоязыкий город,
в котором издавна застряли, обжились и разбогатели армяне, турки, греки, болгары, евреи, немцы и даже персы. И, говорят, на одной и той же параллели с Парижем уткнулся наш Екатеринодар».
«И все прочее в Екатеринодаре как в далеком великом Париже, но чуть наособицу, на свой южный казачий лад. Там, в Париже, площади и дворцы? Не отстали и мы. Вот крепостная площадь с гордой Екатериной II, вот триумфальные царские ворота на подъеме станции, обелиск славы казачества в тупике улицы Красной, и неприступный дворец наказного атамана».
«О наш маленький Париж, ты такой убогий, а все же столица казачества!»
Мне нравилось это сравнение. Шла по Красной и представляла, как окажусь в Париже. Обязательно окажусь! Но следующим пунктом в списке, был второй Южный город.
Сочи
Город — чтобы переждать, перезимовать.
