за приходящими студентами показались съ разныхъ сторонъ и профессорскія фигуры. Телепневъ глядѣлъ во всѣ глаза, чтобъ не просмотрѣть ни одной характерной черты. Вотъ пролетѣлъ, точно на парусахъ, шагая какъ цапля, съ вывороченными назадъ локтями, долгоносый нѣмецъ, въ короткой шубейкѣ на хорьковомъ мѣху. Швейцаръ отвѣсилъ ему порядочный поклонъ.
— Пожалуй, какая-нибудь знаменитость, — выговорилъ про себя Телепневъ и посторонился, когда предполагаемая знаменитость, пролетѣвъ мимо, задѣла его локтемъ.
— Sagen Sie mir, bitte, — обратился Телепневъ скромно къ швейцару — wer ist dieser Herr?
Швейцаръ опять подозрительно оглянулъ пришельца, тѣмъ болѣе, что на шинели Телепнева были серебряныя, а не золотыя пуговицы.
— Professor Schulz, — проговорилъ онъ отрывисто и пошелъ въ сѣни, захлопнувъ за собою дверь.
— Профессоръ Шульцъ, — повторилъ Телепневъ… Вѣдь это знаменитость! Онъ вѣдь химію читаетъ… мнѣ у него и нужно работать въ лабораторіи.
И ему сейчасъ же захотѣлось идти вслѣдъ за химическою знаменитостью, рекомендоваться, высказать ему свое горячее желаніе работать подъ его руководствомъ… Однако онъ не двинулся съ мѣста: «Неловко этакъ нахрапомъ,» разсуждалъ онъ: «надо вотъ совсѣмъ поступить, къ ректору явиться; а потомъ уже и просить работы». Мысли его прервало появленіе новой профессорской фигуры. Старичекъ съ розовыми щечками, кисло-сладкой улыбкой и сѣдыми кудрями, постукивая тростью, прошелъ неторопливой походкой, пріятно озираясь по сторонамъ.
«Должно-быть, теологъ какой-нибудь лютеранскій», проговорилъ Телепневъ, подсмотрѣвъ подъ шубкой старичка накрахмаленный бѣлый галстухъ.
Фамиліи этого теолога Телепневъ не пожелалъ узнавать. Прошло еще нѣсколько профессоровъ, каждый — типъ въ своемъ родѣ, съ угловатыми манерами, съ нѣмецкими носами, черные, бѣлобрысые, одни мизерные, другіе весьма крупные. Одинъ маленькій съ ноготокъ нѣмчикъ, уже пожилыхъ лѣтъ, покрытъ былъ такой громаднѣйшей теплой шапкой и представлялъ собою до такой степени уродливую фигуру, что Телепневъ не логъ воздержаться отъ смѣха, несмотря на то, что былъ настроенъ серьезнѣйшимъ образомъ…
Все это напоминало, однако, впечатлѣніе корридора въ К. — сколъ университетѣ. Все такіе-же чудаки отправлялись на такія-же лекціи. «Но что читалось на этихъ лекціяхъ?» спрашивалъ себя Телепневъ: «навѣрно ужь не то, чѣмъ меня угощали въ татарскомъ царствѣ».
Онъ было хотѣлъ идти съ рекомендательнымъ письмомъ къ заслуженному профессору фармаціи, но разсудилъ, что навѣрно онъ теперь на лекціи и надо оставить дѣло до послѣобѣда. Отъ университета онъ прошелся по разнымъ направленіямъ, и городокъ ему вообще понравился; только вездѣ ходилъ по улицамъ запахъ цикорія. Осмотрѣлъ Телепневъ старую кирку изъ темнаго кирпича съ готическими окнами и жестянымъ пѣтухомъ на колокольнѣ, прошелся по Ritterstrasse, и на узѣйшихъ тротуарахъ безпрестанно сторонился при встрѣчѣ съ нѣмочками, въ короткихъ платьяхъ и полинялыхъ, смѣшныхъ капорахъ. Нашелъ онъ и русскую церковь съ оградой, которая ничѣмъ не отличалась отъ сотни церквей, видѣнныхъ имъ и въ Н., и въ К., и въ селахъ, и въ городахъ, и почтовую контору съ грязнымъ, обледенѣлымъ крыльцомъ и опухлыми носами почтальоновъ… Позади университета, по крутой горѣ, онъ поднялся въ садъ, куда вела арка надъ мостикомъ, переброшеннымъ между двумя обрывами. На аркѣ Телепневъ прочелъ надпись: Otium reficit vires. Малое знаніе латыни не разъяснило ему смысла этихъ словъ.
Взобравшись наверхъ, на мостикъ, онъ долго стоялъ опершись на перильца и во всѣ стороны глядѣлъ на пестрый городокъ, спускавшійся полого къ рѣкѣ; черепичныя кровли, покраснѣе и потемнѣе, зигзагомъ, то поднимались, то опускались по линіямъ улицъ. Все было какъ на ладони: и Марктъ, и ратуша, и кирка, и мостъ, и памятникъ генерала…
Университетскій садъ оказался обширнымъ паркомъ. Телепневъ не скоро обошелъ его. Всѣ ученыя заведенія помѣщались тутъ. Реставрированная часть стараго католическаго монастыря занята была въ верхнемъ этажѣ библіотекой, а въ нижнемъ университетской церковью. Еще въ первый разъ въ жизни Телепневъ глядѣлъ на настоящія развалины, такія, какъ бываютъ на картинкахъ… Онъ вошелъ подъ открытые своды и даже не могъ воздержатся, чтобъ не крикнуть. Арки, впадины, стѣны, окна — все это смотрѣло такъ цвѣтисто и сейчасъ-же давало чувствовать другую жизнь, будило образы, которые пронеслись въ отрочествѣ съ первыми прочитанными ночью книжками…
Противъ развалинъ стояла клиника въ совершенно новомъ стилѣ, съ широкимъ подъѣздомъ и балкономъ. А позади ея виднѣлся еще мостикъ, между двумя обрывами, и шла дорога подъ гору, въ лощину, на которой возвышалась гора, густо заросшая деревьями. Въ углубленіи виднѣлся анатомическій театръ съ двумя небольшими флигелями. Телепневъ сейчасъ-же узналъ его по куполу. Лѣвѣе, на самомъ высокомъ пунктѣ, откуда онъ еще разъ поглядѣлъ на панораму города, стояла обсерваторія, точно такая, какъ и въ К.
«Хорошо, должно быть, здѣсь лѣтомъ», подумалъ Телепневъ и отправился назадъ по большой аллеѣ, чтобы спуститься съ горы на Марктъ. Аллея была расчищена и усыпана пескомъ, но въ настоящую пору садъ смотрѣлъ голо и скучно. Онъ жилъ только ученой жизнью и точно каждымъ своимъ деревцомъ говорилъ проходящему: «смотри, здѣсь не гулянье, здѣсь учатся; а вотъ, погоди, когда придетъ вакація, такъ я раскину тѣнь, тогда и о природѣ можешь помечтать и пѣсенъ здѣсь попоешь».
V.
За рѣкой Телепневъ бродилъ по пустымъ переулкамъ, въ которыхъ на одинъ домъ приходилось саженей по пятидесяти заборовъ. И всѣ эти переулки носили громкія названія: Rosenstrasse, Blumstrasse, Steinstrasse, Alexanderstrasse. Былъ уже часъ второй. Шелъ Телепневъ по срединѣ одной пустынной Strasse, ибо тротуаровъ въ ней не было. Маленькій, желтый домикъ, въ четыре окна, вынырнулъ изъ-за заборовъ, и какъ-то гостепріимно распахнулъ передъ нимъ свою узенькую, сѣрую, рѣзную дверь. Надъ дверью прибита была небольшая квадратная вывѣска сѣраго же цвѣта; и бѣлыми нѣмецкими буквами было на ней изображено: «Speisehaus von Kranzberg».
«Это значитъ тутъ можно поѣсть», перевелъ Телепневъ, и очень явственно почувствовалъ въ желудкѣ щекотаніе голода. Онъ утромъ выпилъ только чашку жидкаго кофе пополамъ съ цикоріемъ, и ничего не закусилъ.
Телепневъ пристально оглядѣлъ Speisehaus. Окна домика были до половины завѣшены красными занавѣсками. Онъ вошелъ, но въ маленькихъ сѣнцахъ остановился въ нерѣшительности: какую ему дверь отворить, направо или налѣво. Налѣво послышались крики; потомъ шумный смѣхъ и удары бильярдныхъ шаровъ. Онъ отворилъ и прямо очутился въ главной комнатѣ Speisehaus’a. Никакой передней не было, шинель нужно было вѣшать тутъ же у дверей.
Оригинальное зрѣлище предстало передъ Телепневымъ. Онъ попалъ въ большую и шумную компанію. Направо, за очень грязнымъ прилавкомъ, помѣщался хозяинъ, съ толстымъ, маслянымъ лицомъ, въ ермолкѣ и бутылочномъ архалукѣ. На прилавкѣ стояло нѣсколько графиновъ съ водкой разнаго цвѣта, нѣсколько бутылокъ нива, двѣ тарелки съ бутербродами, лежала грифельная доска и четвертушка сѣрой бумаги, исправлявшая должность карты. На билльярдѣ играло двое. Одинъ съ измятымъ румянымъ лицомъ, русыми волосами и красными, большими губами, малый лѣтъ 25, въ желтомъ пальто. Партнеръ его былъ
