молодость.
Улыбка Ломаса стала кислой — он показывал, что заметил шутку, но не оценил её. Про Гольденштерна не шутят. Вернее, шутят, но в ответ не смеются. Тонкости корпоративной этики.
— Скажите, в Риме было неплохо? Я пожал плечами.
— Кое-что стыдно вспоминать.
— Вы ничего не помните про события и эксцессы во время Элевсинского таинства?
Я отрицательно покачал головой.
— Жрецы объяснили, что после разговора с богами такое бывает.
— Вот и хорошо. Но Рим после возвращения из Элевсина вы должны помнить.
— Да, помню, — ответил я. — В основном разные бытовые подробности. Всякие свинства и зверства, связанные с императорским досугом. Гигиеничнее было бы забыть.
— Ну, не скромничайте. Вы даже писали по-латыни на восковых табличках. Кое-что вам удалось. Особенно опыт под названием «Об обладании с винопитием и без». Я два раза прочёл. Если заменить вино на коньяк, а обладание на служебный инструктаж, прямо новые горизонты для старика-адмирала.
— Надеюсь, — сказал я, — вы понимаете, что всю моральную и юридическую ответственность несёт моя римская идентичность.
— Несомненно. Это касается всего вашего римского досуга.
Мне захотелось как можно быстрее сменить тему.
— Что я сделал, чтобы заслужить второй таер? Спас человечество?
— Примерно, — ответил Ломас. — Обнажили, так сказать, некоторые критические уязвимости современного уклада жизни. Поэтому вам и стёрли память.
— Я был бы признателен, если бы вы мне по секрету напомнили, в чём дело. Хотя бы намекнули.
— После возвращения из Элевсина вы выполняли функции нейросети «Порфирий». Её в это время восстанавливали из бэкапов и модифицировали. Структуры корпоративной безопасности благодаря вашему расследованию получили бесценный практический опыт — мы будем осмыслять его годами. Теперь модифицированный Порфирий снова на рабочем месте. Поэтому вас вернули домой.
— Мне положен отпуск?
— Отпуск вы провели в Риме. Время после Элевсина можете считать подарком корпорации. Даже у меня не бывает вакаций, где я становлюсь римским принцепсом.
Пожил бы он в Риме в моей шкуре, подумал я. Но спорить не стал.
— Так уж необходимо было зачищать мне память?
Ломас кивнул.
— Выполняя задание, вы приобрели знания, несовместимые с жизнью. Я искренне рад, что победила жизнь.
— Так решила корпорация, — сказал я.
— Уверен, это правильный выбор. Но даже о нём вам лучше забыть. Не беспокойтесь, мы сами сотрем всё, что потребуется.
— Неужели с Римом связаны настолько чувствительные для нашего времени вещи?
— До того чувствительные, — ответил Ломас, — что наши перестраховщики стёрли вам много функциональной памяти о нашем мире тоже. Там, где возможны были оверлэпы.
— Функциональную память можно восстановить? Я смогу работать?
— Не волнуйтесь, — сказал Ломас. — Это не критично. Мы подключим вас к системе HEV.
— Что это?
— High Executive Vernacular. Информационный канал, с которым работают высшие чины корпорации. В том числе и я сам. Вы замечали, что я никогда не торможу разговор для получения дополнительных данных?
— Много раз, — кивнул я.
— Это не потому, что я их не получаю или знаю всё. Просто система как бы останавливает время и позволяет ознакомиться со всей необходимой информацией, пока собеседник замирает в неподвижности.
— Вот как? Корпорация может управлять временем?
— Субъективным временем, — ответил Ломас. — Объективное не останавливается. Ваш мозг сильно разгоняется, и вы узнаёте всё необходимое так быстро, что в вашем общении с другими не возникает лакун. Для здоровья это безопасно. Ну, почти.
— Я всегда думал, — сказал я, — что мозг нельзя особенно разогнать.
— Верно. У телесного человека мозг не может работать быстрее из-за связи с телом. Это забарьерный орган — энергию туда быстро не проведёшь и метаболизм сильно не ускоришь. Но у мозга в банке часть проблем исчезает. Вам понравится.
Стоящие на столе часы в виде печального ангела с косой издали трель, и Ломас сделал серьёзное лицо.
— К делу, Маркус — время не ждёт. Вы получаете следующее задание не просто как корпоративный следователь. Вы единственный в отделе мист, инициированный в таинства Элевсина.
— Я ничего о них не помню.
— Возможно. Но посвящение отразилось на глубочайших слоях вашего подсознания. Поэтому вам будут поручаться особые дела. Находящиеся на грани здравого смысла. Мистические. Неразрешимые. Наш контрагент в новом расследовании — Ватикан.
— Ватикан?
— Именно. Как вы знаете, я не только адмирал. Я ещё и епископ. Поэтому представители Римской Мамы вышли на связь напрямую со мной. Секретность, в том числе от остальных сотрудников корпорации — условие Святого Престола. Так попросила мать Люцилия.
Мать Люцилия? Похоже, мою римскую молитву услышал не один Ломас. Или это тоже часть нейросетевого протокола?
— Простите, кто?
— Мать Люцилия, — повторил Ломас. — Easypeasy, Маркус. Она прибудет проинструктировать вас лично. Не удивляйтесь ничему из того, что услышите.
Ангел смерти на часах издал ещё одну трель, и на подносе с коньяком возник третий стакан. В кабинете Ломаса появилось ещё одно кресло: красный бархат подушек, изогнутые ножки, резное золочёное солнце над спинкой. Своё кресло в кабинете Ломаса. Немыслимая честь.
Несколько секунд кресло было пустым. А затем в нём возникла пожилая седая дама в красной кардинальской мантии.
Мантия выглядела выцветшей и застиранной. Видимо, баночные стилисты давали понять, что кардиналка равнодушна к богатству и переехала в цереброконтейнер лишь для того, чтобы лучше служить другим.
— Маркус Зоргенфрей, — произнес Ломас. — Специальный агент по особо важным делам. Мать Люцилия. Особая представительница Римской Мамы. Ну, за встречу специального с особым…
Ломас взял стакан и отпил коньяку. Мы с матерью Люцилией последовали его примеру — но кардиналка едва коснулась жидкости губами.
— Большая честь встретить вас, мать Люцилия, — сказал я. — Спасибо за ваши молитвы.
— Как мамская нунция, — ответила мать Люцилия, — я молюсь за мир, но реже, чем хотелось бы. Просто не хватает времени. Я занимаюсь другими вопросами. В том числе связями престола с нулевым таером.
— Они у баночного престола ещё остаются? — невинно спросил я.
Не уверен, что мой вопрос понравился матери Люцилии — улыбнулась она довольно кисло.
— Они есть и крепнут. Конечно, это правда — баночных прихожан у нас больше. Жизнь на поверхности планеты часто слишком жестока, чтобы человек мог обратить свой лик к любви и свету.
— Истинно так, — перекрестился Ломас.
—
