было неуютно. Но он уже достаточно прожил в этой стране и понял, что американцы как большие дети, и большие дети в этом парке были очень милыми. Еще долго после ухода из парка он видел перед собой их улыбки.
Вечером мужчины собрались у него в кафе. Мало кто понимал, что значит эта демонстрация. Произошло нечто важное и удивительное. Кто бы мог подумать, что так много простых людей готовы ради них подвергнуть себя опасности? А что это значит – время покажет. «И все-таки поразительно!» – не удержался Абдикарим. Ифо Нур пожал плечами и повторил свои слова про время. Потом они говорили о родине (о ней им всегда хотелось поговорить) и о слухах, что Америка поддерживает главарей банд, которые пытаются свергнуть Союз исламских судов. О том, как бандиты перекрывают дороги, как уличные беспорядки начинаются с поджигания шин. Абдикарим слушал, и сердце его обрывалось. Добрые лица людей в парке были отдельным явлением, никак не отменяющим скорби, с которой он жил изо дня в день, – Абдикариму хотелось домой. Но дома люди лишились рассудка, и возвращаться туда было нельзя. Один конгрессмен в Вашингтоне открыто назвал Сомали «несостоятельным государством». Мужчины в кафе у Абдикарима говорили об этом с обидой. Абдикарим испытывал больше чувств, чем могло поместиться в его сердце. Унижение от слов конгрессмена, гнев на соотечественников, которые грабят, стреляют и не дают навести на родине порядок. Несмотря на улыбки людей в парке, Америка оставалась лживой страной. Ее лидеры лгали. Альянс за восстановление мира – просто фарс, так сказали мужчины.
Потом все разошлись, Абдикарим стал подметать пол. Зажужжал телефон, и Абдикарим просветлел, услышав радостный голос дочери, звонившей из Нэшвилла. Она видела демонстрацию в Рузвельт-парке по телевизору и говорила, что это хорошо, так хорошо! Она рассказала, что ее сыновья играют в футбол, что английский у них теперь почти безупречный. Абдикарим слушал, и сердце его было как мотор, который набирает обороты и глохнет. Раз они безупречно говорят по-английски, значит, они теперь совсем американцы, ассимилировались окончательно, – с другой стороны, так им будет проще жить…
– Они не шалят? – спросил он, и дочь ответила, что нет.
Старший мальчик уже перешел в старшую школу, и оценки у него были прекрасные, учителям на удивленье.
– Я тебе пришлю его табель, – пообещала дочь. – А завтра скину фотографии на телефон. У меня такие красивые сыновья, ты будешь гордиться.
После этого разговора Абдикарим долго сидел. Наконец он встал и по темным улицам пошел домой. Когда он лег и закрыл глаза, то увидел перед собой людей в парке – в зимних куртках и флисовых жилетах, с открытыми добрыми лицами. Среди ночи он проснулся в замешательстве. Что-то в душе не давало ему покоя. Что-то очень знакомое из далекого прошлого. Когда он проснулся еще раз, то сообразил, что видел во сне старшего сына, Бааши. Он был серьезным мальчиком, и лишь несколько раз за недолгую жизнь сына Абдикариму пришлось ударить его, чтобы научить уважению. Во сне Бааши смотрел на отца, и в глазах его застыла растерянность.
* * *
Боб с Джимом выдержали еще один вечер в доме сестры. Ужинали замороженной лазаньей, разогретой в микроволновке. Зак трескал сосиски для хот-догов прямо с вилки, как эскимо на палочке. Собака спала на устланной шерстью лежанке. Джим покачал головой, давая Бобу понять, что не стоит сразу выкладывать Сьюзан про переписку Зака с отцом. Потом Джим вышел в другую комнату, чтобы ответить на звонок Чарли Тиббеттса, а когда вернулся и снова сел, начал докладывать:
– В общем, так. Говорят, народу понравилась моя речь. Меня рады видеть в родном городе и все такое. – Он взял вилку, поковырял лазанью. – Все счастливы. Люди всегда счастливы, сбросив с себя груз вины белого человека. – Кивнув Заку, Джим продолжил: – Твою глупую выходку скоро станут расценивать как мелкое хулиганство, каковым она и являлась. К тому моменту, как Чарли доведет дело до суда, пройдут месяцы. Он знает, как грамотно тянуть время. Никто не захочет ворошить прошлое.
Сьюзан шумно выдохнула:
– Будем надеяться.
– Полагаю, эта манда, Диана Додж из прокуратуры штата, бросит попытки представить дело как нарушение гражданских прав. А даже если не бросит, ей все равно понадобится одобрение Дика Хартли, которого старый болван ей не даст. Это я сегодня ясно понял. Люди были рады меня видеть, и он не станет раскачивать лодку. Звучит напыщенно, сам знаю.
– Самую малость, – кивнул Боб, наливая вино в кофейную чашку.
– Я не хочу сесть в тюрьму, – промолвил Зак почти шепотом.
– Не сядешь. – Джим отодвинул от себя тарелку. – Если собираешься ночевать с нами, одевайся. Нам с Бобом завтра далеко ехать.
Уже в номере Джим спросил Зака:
– Что такое произошло с тобой в камере, пока ты ждал освобождения под залог?
Зак, который за эти выходные стал казаться Бобу все более и более нормальным, посмотрел на Джима со слегка ошарашенным видом.
– Ну, что… Я там сидел.
– Выкладывай.
– Камера была маленькая, не больше шкафа. Вся белая и железная. Даже сидел я на железе. А снаружи стояли охранники и все время на меня смотрели. Я у них спросил, где мама. А они ответили, что ждет снаружи. И больше со мной не разговаривали. Хотя я и не пытался.
– Тебя что-то напугало?
Зак кивнул. Вид у него и сейчас был напуганный.
– С тобой плохо обращались? Угрожали?
– Я просто боялся, – ответил Зак, по обыкновению пожимая плечами. – Очень, очень боялся. Я даже не знал, что у нас в городе есть такое место.
– Тюрьмы есть везде. С тобой еще кто-то сидел?
– Там только какой-то мужик матерился во все горло. Орал как псих. Но я его не видел. Охранники кричали ему: «Заткни хайло!»
– Его били?
– Не знаю. Я не видел.
– А тебя?
– Нет.
– Точно?
В голосе Джима вдруг зазвучала ярость защитника. Именно таким голосом он одернул парня, который обозвал Боба жирным идиотом. На лице Зака отразилось изумление и мимолетное выражение тоски, когда он понял: этот человек готов за него убить. Тот самый отец, о котором мечтает любой ребенок.
Боб встал и прошелся по комнате. Обуревавшие его чувства были невыносимы, и он сам не мог дать им определения.
– Дядя Джим о тебе позаботится. Он всегда обо всех заботится.
Зак посмотрел на одного своего дядю, на другого…
– Вы тоже обо мне заботитесь, дядя Боб, – произнес он наконец.
– Хороший ты человек. Честное слово. – Боб погладил племянника по голове. – Я ничего не сделал. Только приехал и разозлил твою маму.
– Мама часто злится, не берите в голову. Когда меня выпустили из камеры и я увидел вас с мамой, я тут же стал самым счастливым на свете.
– Боб тебя так осчастливил, что на другой день твоя улыбка до ушей попала во все газеты.
– Господи, Джим, да хватит уже!
– Может, телик посмотрим? – спросил Зак.
Джим
