Слишком много лет тратишь на то, чтобы пытаться оставаться в безопасности, оставаться в живых, избегать какого-нибудь неведомого ужаса. Потом осознаешь ужас самого существования. Ничего-не-происходность.
– Вам было скучно.
– Не было мне скучно. Я умирал. Я сейчас умираю. А эта неделя оказалась иной. В ней случилось выстраивание, и порядок, и пришествие к чему-то.
– Я не знаю, что вам на это сказать.
– Знаете эту землю, на которой мы сейчас? Двадцать восемь тысяч акров таких вот построек. Все рушится. Тысячу таких зданий оставили гнить на ветру. Ни у кого нет никакого понятия, что делать дальше. Это громадная военная база – и она просто разлагается на краю страны. На все это нет никакого плана. Ни на что нет плана. Я нашел альбом-ежегодник из этого места – должно быть, с конца пятидесятых остался. Рота Д, Третий батальон, Третья бригада. И на обложке альбома – картинка: солдат в стрелковой ячейке наблюдает, как что-то взрывается. Они сразу к сути перешли: Юноши, приидите и взорвите то да сё. Правильное такое ощущение. Я себя как дома почувствовал.
– Так идите в армию.
– Сэра, вы на лошадях ездите?
– Когда?
– Когда угодно.
– Да.
– По пляжу?
– Ездила ли я верхом по пляжу? Да.
– Вам разрешали галопом?
– Кто разрешал галопом?
– Кто придумывает правила. Не знаю.
– Ну да. Я скачу галопом.
– Вы скачете на лошади галопом по пляжу?
– Конечно.
– Хорошо это было?
– Да, это хорошо.
– Оно всегда выглядит хорошо. Это трудно?
– Нужна некоторая подготовка.
– Вы сами научились?
– Брала уроки в детстве.
– И вам тогда разрешали галопом?
– Когда я была маленькой?
– Когда вы были маленькой.
– Да.
– Я садился на лошадей, но мы всегда вынуждены были ходить шагом. Это так бессмысленно. Лошадь такого терпеть не может, и все так медленно, а мы всё ходим кругами, и все потеют. И каждый раз, когда я спрашивал, можно ли поскакать галопом, мне всегда отвечали: нет, нет. Страховая ответственность, ты разобьешься, тыры-пыры. Но нет же смысла ходить шагом, если ты на лошади. От этого никому никакого удовольствия. Смысл лишь в том, чтобы скакать галопом.
– Но на это нужно время. Много подготовки.
– Сколько?
– Пока не разрешат ездить галопом? Сколько-то.
– Видите, никто мне этого не говорил. Если бы мне кто-то объяснил шаги, у меня был бы шанс.
– Не обижайтесь, Томас, но, кажется, вы склонны срезать пути.
– Потому что мне хочется сесть на лошадь и скакать галопом?
– Да. Вы что-то видите, и вам этого хочется. Но вы не желаете проходить все шаги к тому, чтобы туда добраться.
– И кто в этом виноват?
– Догадываюсь, что кто-то другой?
– Никто не рассказал мне о шагах.
– О шагах? Никто не учил вас прилежно трудиться?
– У меня не было образцов для подражания.
– Ох боже мой. Перестаньте.
– Так вы утверждаете, будто все дело в прилежном труде, доведении всего до конца, терпении и прочей херне.
– Наверное, это я и говорю.
– А что от этого хорошего? Знаете астронавта, который тут у меня? Восемнадцать лет работы, подготовки и занятий всевозможной херней, какой полагалось заниматься, – и где он?
– Прикован к свае, могу догадаться.
– Ладно, но в общем и целом – где он? Должен был лететь на «Шаттле», а до сих пор жопу чешет, ждет, может, его пустят полетать на русской ракете на какое-то колесо для хомячков в космосе. Того, ради чего он трудился, больше не существует.
– Но все было б лучше, если б вы поскакали галопом.
– Могло бы.
– И куда б вы поехали?
– Не знаю.
– Томас, мы все получаем то, для чего работаем. Может, есть вариации, но все равно. Я девять лет трудилась, чтобы стать ветеринаром, и хотела работать в Боулдере. Я ветеринар и работаю в Монтерее. Видите, что я говорю? Ваш друг хотел быть астронавтом – и он астронавт. Может, он отправится на другом космическом корабле. Что с того?
– Знай вы что-нибудь про «Шаттл», вы б так не говорили. Есть разница между космическим кораблем многоразового использования, который может приземляться и маневрировать, и дурацкой хуйней этой, стационарным космическим змеем, вроде МКС. Сэра, я просто хочу получить то, что хочу. Не думаю, что мне вообще хоть раз удавалось получить что-либо значительное из желанного мне. Вы и понятия не имеете, до чего это дико – воображать себе всякое, а оно потом ни к чему не приводит. Ни одно виденье никогда не сбывалось, ни одно обещание не выполнялось. Но потом возникли вы – и вы были тем обещанием, что уничтожит все разочарования прошлого. Все в вас на этом настаивало. Ваша масть, ваши волосы, как из каждой части вас исходит свет. Вы были солнцем, что выжжет все протухшие нарушенные обещания мира.
– Не была я этим.
– Теперь я это знаю.
– Вертолеты все громче. Они вас нашли.
– Они нас нашли. Знаете, я по правде не хочу, чтоб меня поймали.
– Томас, оставьте меня жить, пожалуйста.
– Я не намерен делать вам больно. Ух, а они и впрямь все ближе.
– Ладно. Поехали.
– Что? Вы о чем это?
– Я готова. Поехали. Я хочу поехать с вами.
– Нет, не хотите.
– Хочу. Я тут сидела и думала, и даже пока отказывала вам – осознавала, что вы правы. Не могут тут быть одни совпадения. Астронавт, конгрессмен, ваша мама, я. Все это наверняка что-то значит.
– Значит, верно?
– Значит. Если я скажу, что поеду с вами, вы меня отомкнете?
– Конечно. Но мне придется сковать нас между собой.
– И потом что?
– Мы побежим к берегу и к лодке.
– А как же остальные?
– С ними все будет прекрасно.
– А остальные действительно здесь?
– Конечно. Шестеро.
– Вы мне их покажете?
– Нет. Зачем?
– Если я еду с вами, мне нужно удостовериться, что вы никому не навредили.
– Вы не доверяете мне. А времени нет.
– Я вам доверяю.
– У нас нет времени навещать всех. И с моей мамой встречаться вы не захотите. Она все равно не поверит, что мы были вместе.
– Значит, к вашей маме заходить не будем. Просто дайте мне взглянуть на астронавта.
– Нет. Он фуфло. Я с ним уже попрощался – и со всеми остальными. Я дам вам посмотреть на конгрессмена.
– Ладно. Пошли.
– Значит, я вас размыкаю, мы идем и смотрим на конгрессмена, и вы едете со мной?
– Если удастся сбежать.
– Вы о чем это – если удастся сбежать?
– Они так близко. Нам нужно спешить. И вам придется разрешить мне бежать свободной тоже. Если мы будем скованы, получится очень медленно.
– Но тогда мы можем разлучиться.
