Теперь дни, заполненные театром, пролетали незаметно -- все слилось в одну длинную репетицию. Тут же готовили нехитрый реквизит. Приготовили настоящий мох из леса для полянки во время оттепели, его наклеили на фанеру, а в день спектакля решили его подновить зеленой тушью, а огромный нос ворона покрасили черной тушью. Королеве соорудили корону из цветной фольги -немало конфет пришлось раздобыть девчонкам и съесть, чтобы освободить фантики. Каждый предлагал какую-нибудь хитрость на пользу дела, а Белобородка похваливал, приходил раньше всех и уходил последним. Конечно, любопытные ребята пытались выяснить, кто он, откуда взялся, и правду ли говорят, что до войны в Москве ставил спектакли. Но кто говорил одно, кто другое. Приезжал он на электричке, и единственно, что знали точно, что живет один и приехал к ним из Сибири.
Ремесленник Юрка приходил в обычном пальто, в таких ходили все ребята, Ни разу за ним не притащились его дружки. Он оказался белобрысым, субтильным, молчаливым мальчишкой, ловко пилил фанеру по начерченному контуру, приклеивал, прибивал, возился с большими фонарями, помогая монтеру-осветителю. Венька заметил, что он старался на него не смотреть. Роль у него была бессловесная, но Белобородка сказал, что "тем труднее ее воплотить -- тут за текст не спрячешься, а вот отыгрывать все, что происходит на сцене, надо! Ведь чудо происходит -- среди зимы наступает весна, цветы цветут!" Но все же обещал ближе к премьере каждому бессловесному дать хотя бы по реплике -- "Возьму грех на душу! Самуил Яковлевич меня простит!" Он так это произнес, что каждому стало ясно личное знакомство с самим Маршаком!
Вообще многое казалось Веньке необыкно венным, и вчерашнее так стремительно уходило назад, что он сомневался -- было ли все это!? Эсфирь, которую не видел почти два месяца, драка, переезд -- и непонятно, как подвернулся этот кружок -- подумаешь, объявление, клочок бумаги на столбе. Шли бы они позже и сорвал бы ветер, или лампочка бы лопнула от снега и мороза... все эти новые слова, новые товарищи, новая тяга сюда. Чему Венька удивился больше всего, что он болеет за спектакль -- не за себя, а за спектакль. Ну, и что, что у него маленькая роль, у Шурки вообще ни слова, а он тоже старается и видно, как переживает. Поговорки Белобородки он запоминал навсегда -- они ему очень нравились: "Успех дело общее, а слава -- наживное!" Сначала Венька не понял, что значит его наставление: "Высоко сидишь! Не только потому, что сук высоко -- высоко забрался, потому что характер такой -- все видишь, всех поучаешь... так каркай, чтобы всем ясно было, что имеешь на это право!" Он не жалел ни слов, ни движений, чтобы показать и объяснить -- сам каркнул вполне убедительно и тут же объяснил всем, кто играет месяцев: "Месяц -- это знаешь сколько? Представь, что ты в Ленинграде в блокаде, посадил весной огород, и до урожая надо ждать месяц на осьмушке черняшки... Представил? Вот какая ты значительная фигура на сцене!"
"Ваше величество! -- обратился он к Люське, -- тут дело не в красоте! Это вам повезло, что вы естественно очаровательная девица, но вам по жизни соблазнять никого не надо, чтобы чего добиться. Вы же королева! Капризничать
-- и все! "Казнить нельзя помиловать!" Безобразие, вас писать заставляют, при чем тут люди, одним больше казнят, одним меньше -- какая мелочь! Главная справедливость ваша левая ножка и нижняя губка!" Всем понятно? Он громко хлопал в ладоши, свешивал ладонь руки со спинки впереди стоящего стула и приглашал: "Пожалуйста! С того же места! Верочка, подскажите!... ГЛАВА IX. НОВЫЙ ГОД
Вот, что странно было Веньке. Он теперь о том, что произошло с ним раньше, думал, как о ком-то другом. Об эвакуации, о жизни в доме тетки, об Эсфири, о Лизке... То есть, вроде бы о себе, но со стороны. Первое время после его перехода в другую школу Эсфирь снилась ему. Он даже расспросил маму про царицу Эсфирь, о которой что-то слышал, да не знал, в чем дело. Мама сначала не хотела говорить, что-то мялась, а потом рассказала ему про еврейский праздник Пурим, и про то, как самая обычная еврейка Эсфирь спасла весь еврейский народ от уничтожения страшным царем Ахашведошем. Венька сидел, замерев от этого расказа, и только поинтересовался, а откуда это мама знает. Получилось, что ничего особенного в этом нет, что раньше все дети в местечке знали это, потому что все в честь этого избавления справляли веселый весенний праздник Пурим, а теперь... дальше мама замяла разговор, а Венька ту древнюю великую Эсфирь только и представлял теперь, как "свою"! Она так и снилась ему в его любимом зеленом платье и с косынкой на рыжеволосой голове...
Вообще, труднее всего было наладить отношения с самим собой. Например, говорить себе правду. И, если поклялся в мыслях всегда любить Эсфирь, то не позволять Лизке целовать себя и ходить к Нинке. И королеве-Люське тоже дать отпор -- ей обязательно надо, чтобы все в нее были влюблены. Все и влюблены, еще бы -- она такая красивая, и одевается как-то необыкновенно. Где ей мать достает все это! Но почему он должен быть со всеми -- не будет он таскаться за ней и провожать ее. А она сама все время его задирает... нарочно... даже Шурка заметил. Вот ему проще сказать правду, чем себе. Вообще, он молодец -выбрал себе Нинку... вот тоже... это же он его познакомил, а теперь ясно видно, что она с Шуркой. Ну, что говорить... и почему девчонки так липнут... нельзя что-ли просто дружить... сразу начинают какие-то разговоры, кто с кем куда ходил, что кто про кого сказал... и смотрят так... вот он всегда чувствует, как на него смотрят ... по особенному... Теперь главный вопрос: кого пригласить? Белобородка сказал, что кроме родителей -- это не в счет -- по одному человеку, мальчика или девочку. Больше контрамарок не будет! Слово какое! Сердце замирает! Премьера! Контрамарка! Грим! У них даже суфлер есть в театре! С ума сойти! В театре! Венька долго колебался, как быть. Лизке он обещал, что пригласит на спектакль обязательно, когда случайно встретил у станции. "Ты занят! Я знаю
-- сказала Лизка. -- Не забудь на спектакль пригласить! -- Погрозила она пальчиком. Венька кивнул --Обязательно! -- А ты не забыл, что я тебе говорила?
-- Нет! -- убедил Венька, сгорая в догадках, чего он не забыл. -- Только не болтай, слышишь, а то все может пропасть... Эх, Веничка, как жалко, что ты такой маленький еще!" -- Венька начал уж было обижаться, но не успел. Лизка по обыкновению неуловимо поцеловала его прямо в губы и уже шагала прочь. Чего было обижаться, когда она так красиво идет, и полы пальто так необыкновенно раскачиваются в стороны. Ему очень хотелось, чтобы и у него пальто так раскачивалось -- но полы его кончались много выше колен... Откуда она все знает -- про театр... Откуда? Как Малка -- неужели она, когда выйдет замуж, станет такой же? Это очень волновало Веньку. И он представлял себе Малку, но с Лизкиным лицом...
Так он и не догадался, о чем должен молчать. И что это для него значило: "молчать"? Кому он мог что-нибудь сказать из того, что хранил в душе. Много раз он замечал, как "молчали" родители, они понижали голос или замолкали при посторонних, молчали в электричке, от него, Веньки, старались скрыть свои разговоры, переходя на еврейский. Правда, вскоре они обнаружили, что пора подыскивать другой язык -- этот Венька освоил. Что же Лизка имела в виду? Пожениться? -- Смешно даже -- дурочка! То, что уедет в Израиль? -- Кто же вслух произносит такое -- это все равно, что сказать первому встречному на улице -я еврей!
Кого же пригласить?
Пока он раздумывал, Новый год незаметно подкатил. Шуркина мать ходила в церковь. Шурку не взяла под предлогом, что далеко, и для него слишком холодный воздух. Но понятно было, что она боялась, чтоб его не засекли -- на больших службах всегда находился кто-то, кто все видел... могли вышибить из пионеров, а то и из школы. Мать же его принарядилась и еще до рассвета отправилась в церковь.
Венька постучал Шурке еще затемно.
-- Чего? -- Спросил заспанный Шурка, стоя на одной ноге.
-- Мы за елкой идем?
-- Когда? -- Венька крутанул пред Шуркиным животом пальцами -- будто включал ручку приемника, произнес характерное "трак!" -- Включайся! Сейчас! Пока матери нет!
-- Ты же знаешь, что там дежурят... милиция...
-- Если б не дежурили -- не интересно бы было! Трусишь? -- Скажи! Я сам тогда...
-- Давай в другой день, -- хитрил Шурка. Ему очень не хотелось вылезать из теплой постели, и, кроме того, он был уверен, что делать этого нельзя -- если все порубят елки, то на следующий Новый год леса не будет... -- но Венька только укоризненно покачал головой в ответ и ничего не возразил на такое правильное воспитание...
-- Ладно, я и тебе притащу -- знаю одно местечко... -- Он не врал. В прошлом году в ту же пору, когда он возвращался с уроков, неожиданно перед ним вырос человек. Он попытался его обойти, но человек снова вырос перед ним. Венька медленно поднимал глаза с унтов по толстенным защитного цвета штанам, кожаной летной форменке, и взгляд его достиг лица, от которого внутри все взорвалось радостью! "Дядя Сережа!"
