Кости… положила… присыпала землей».
Убираю табличку – это легко, она слабо закреплена, вбита в рыхлую землю. Копаю. Прямо руками. Земля крошится. Снимаю сантиметр за сантиметром. Пока не натыкаюсь пальцами на что-то.
Тетрадь. Страницы пострадали от сырости, посерели от тьмы, в которой пришлось лежать… сколько? Год? Месяц? Неделю? Не знаю. Я ничего не знаю. И что внутри, что записано ровным крупным почерком – не знаю! Я этого не знаю, черт возьми! Я не открываю тетрадь. И никогда не открою. Перед глазами мутно. Расплывается. Голова разрывается от ответов на мои вопросы. Не хочу их слышать. Не хочу знать.
Кладу табличку на место – под старой елью, кладу, как было, аккуратно, возвращаю увядшие гвоздики, лепесток к лепестку, скрючиваюсь рядом, как еще один высохший изнутри цветок, я застыну здесь, замру, меня никто – ушел и не вернулся – не найдет никогда, усну с тетрадью в руке, так и не открыв, и ее клетчатые листы скукожатся тоже, вместе со мной, все мы – я и клетчатые листы – превратимся в никому больше не нужные белые лепестки, нас унесет ветер, мы исчезнем прямо в воздухе, рассыпемся в пыль от старости, от затхлости, от горя, от солнца и моря, от воды – она соленая, как слезы, мы не вернемся, мы не поживем, потому что жить – это слабость после всего этого, потому что жить – это грубая дикая сила, мы, не разбирая дорог, упадем трухой куда попало, нас спутают с осенними листьями, когда придет осень, нас спутают со снегом, когда наступит зима, а летом смешаемся с грязью, ведь грязь – это высохший труп большого сборного человека, лишенного жизни – убогой, глупой, вечной утробной боли…
– Витя! – далекий окрик. Вижу черные расплывающиеся силуэты, бегущие, машущие руками и ногами, чтобы бежать, чтобы двигаться – зачем? – ко мне.
– Знала, что найдем тебя здесь, – она резко садится рядом, но не обнимает, понимает, что не надо, по моему лицу понимает. – Нашел тетрадь?.. Открывал?
– Нет. Я не знаю что там, – уверяю ее, а сам уже знаю что там. Помню.
Она хочет вытянуть тетрадь у меня из рук, но я вцепился, она хочет отобрать, наверное, чтобы оградить меня, чтобы спасти. Глаза полны жалости. Большие карие глаза совсем рядом. В них слезы.
– Мама, оставь его. Пусть им займется специалист.
– Я убил Тота.
– Что?
– Сбросил его со скалы. Тот разбился, а я остался.
– Что?
Она уже у ограды. Смотрит вниз. Перебитым на ветру голосом произносит:
– Там никого нет.
– Его размозжило о скалы. Они красные от крови. Белые скалы в кровавых пятнах, как вырванные больные зубы.
– Там никого нет, – тихо повторяет она и смотрит большими глазами.
– Мама, у него глюки. Пусть им займется специалист.
– Уйдите, – говорю и отворачиваюсь. Ближе подтягиваю к себе колени. Вижу кусок моря за деревьями. Оно совсем синее, значит, небо тоже. Неба не вижу. Пусть уйдут, пусть оставят меня, пусть не стоят надо мной, пусть не обсуждают меня и не советуют специалистам заняться мной. Пусть они, черт возьми, просто уйдут!
– Вика, Анна Ивановна, вы идите, – говорит она. – Дома подождите нас.
– Одна справитесь? – спрашивает Анна Ивановна.
Но она уже не слушает, не отвечает. Присела рядом и обняла меня за плечи. Тоже повернулась к морю.
* * *
– Я люблю осень, стихи и море.
– А я только музыку. Хочу играть на пианино. Просто играть.
Она молчит в ответ.
Я знаю, у нас дома нет пианино.
– Мы купим, – говорит она спустя минуту. – Купим пианино. И ты сможешь играть сколько захочешь.
Играть? Смотрю на пальцы. Я не умею играть.
Смотрю на море. Оно темнеет вместе с небом.
– Тебе очень плохо? – спрашивает она слишком тихо, может, чтобы я не расслышал и не ответил, потому что от моего ответа ей тоже станет очень плохо.
– Мне никак. Мне пусто.
Я все еще держу тетрадь в руке, как будто боюсь выпустить, как будто она тогда сразу потеряется, пропадет без вести, вместе с буквами внутри. С моей жизнью внутри. С его жизнью.
Тетрадь смялась от моей хватки.
– Я открою ее.
– Уверен?
– Нет. Но все равно открою.
Тогда она поднимается и отходит на несколько шагов – оставляет меня один на один с тетрадью.
* * *
Листаю задом наперед, начиная с последних событий. Мне так проще.
28.02.2019.
– С днем рождения, Илья.
– Ты уже поздравляла сегодня, – смущенно напомнил я. Соскользнул с подоконника – нехорошо как-то сидеть, развалившись, когда рядом стоит Валерия.
– Поздравлений много не бывает. И вот, – она достала что-то из сумочки и протянула мне. Маленькая зеленая коробочка в белую полоску. Открыл.
– Зачем ты, не надо было, – смущенно пробормотал я. Внутри оказался брелок для ключей в виде серебристого рояля с поднятой крышкой.
– Увидела и сразу подумала о тебе. О том, что ты любишь играть на фортепиано. Просто играть.
Ощупал карманы – вдруг рояль все еще там, вдруг… но откуда ему быть? Пусто.
22.02.2019.
– Пустота. Ее не преодолеть. Я пробовал.
Валерия молчала. Теперь мы оба смотрели на белый блик, плавающий в моем кофе.
– Пустота? – сказала она наконец.
– Да.
– Илья.
– Что?
– Я должна тебе кое-что вернуть. То, что забрала.
– Что? Ты у меня ничего не заби…
Почувствовал ее губы, и меня начало вращать и покачивать. Стены поехали. Я закрыл глаза, потому что не смог иначе. Пустота, о которой я только что говорил, начала приобретать облик – неизведанный, сладкий и далекий. И вдруг всё оборвалось. Я словно упал с большой высоты и расшиб себе что-то, но не тело. Нечто более хрупкое.
Валерия уже поднялась, в руке держала свою сумку и что-то говорила мне.
– Двадцать восьмого февраля? – дошло до меня. Наверное, она повторила это несколько раз, чтобы я наконец услышал.
– Да.
– Я приду.
19.02.2019.
– Подожди, Илья, минутку, – он стал копаться в своей сумке советских времен. Зашелестел пакет. Юрий Васильевич выудил несколько конфет и пару маленьких круглых печенек.
– У меня сын умер одиннадцать лет назад. Помяни, – он протянул мне горсть.
Перелистнул сразу много страниц назад.
Знакомство с Геной. Мы тогда сели за одну парту. Гена попросил карандаш, а у меня не было запасного. В итоге он писал ручкой и вышло неопрятно, с помарками и зачеркиваниями. А в конце урока сказал, что его зовут Гена. Я усмехнулся.
Так мы стали друзьями.
За несколько страниц до этого – поступление в консерваторию. Экзамены, волнения; когда играл программу по фортепиано, сильно тряслись пальцы.
Ракоход. Листай свою жизнь от конца к началу, как тетрадь, вот и весь ракоход. Именно это я и делаю – листаю жизнь. Не свою. Жизнь сына. Ту, которую он мог бы прожить. Ту, которую я для него придумал.
2.03.2008.
В очереди его нет. Озираюсь, верчу головой – может, в стороне стоит? Он скромный мальчик, мог