сегодня сокровище раз и навсегда записало бы меня в ряды богачей; я смог бы оставить университетскую кафедру и до конца своей жизни купаться в роскоши, обеспеченной новейшими изобретениями человеческого разума. Простившись с жизнью, я обеспечил бы безбедное существование моей вдове, моему сыну…
Не думаю, что я лгу себе, говоря о нулевой ценности сокровища, от которого отказался. Как по мне, золотые динарии, заставившие ʼАбу Фархата забыть обо всем на свете, ничем не были лучше камней, за которыми они скрывались от жадных глаз. Скажу больше: я испытал отвращение, едва увидев золото и подумав о тех, кто спрятал его в земле. Те несчастные делали все возможное и невозможное, чтобы схоронить безумную сумму денег вместе со своим сердцем, и впоследствии никогда больше не воспользовались ни первой, ни вторым. Они даже не подумали, что когда-то их монетами завладеет ʼАбу Фархат, хотя справедливости ради надо сказать, что наш ʼАбу Фархат может умереть в этот самый момент, а горшок, покоящийся на его обычном месте, обнаружит спустя год или сто лет какой-нибудь другой ʼАбу Фархат.
В этом мире человек поставлен в крайне странное положение: он воображает, будто «владеет» мириадами вещей, в то время как на самом деле ровным счетом не располагает ничем. Сегодняшнее «его» с легкостью превратится завтра в «чье-то». Тело, – и то не собственность хозяина, с завидным постоянством теряющего то зубы, то пальцы, то глаза, то уши, то конечности; этот хозяин толком-то и не знает, когда и как именно он потеряет все свое тело… Да, у человека есть миллионы «партнеров», оспаривающих его власть буквально над всем.
Вместе с тем люди буквально преследуют вещи, которыми хотят овладеть. Ради призрачной власти они поносят друг друга, ненавидят, убивают и обманывают. На службу своему «праву собственности» они равно привлекают закон и лицемерие, благочестие и хитрость. Для защиты «имущества» сгодится все – даже такое оружие, что и не снилось самому дьяволу!.. Отныне человек может мучить человека, истязать его и измываться над ним, как пожелает, и долгая, очень долгая история человечества не помнит пыток и унижений, подобных этим. Сейчас, в эту самую минуту, человек с легкостью может стереть жизнь с лица земли, право собственности на которую он оспаривает, и его безумие уже с жадностью следит за чужими планетами. Мысль человечества по-прежнему рвется к звездам, а его сердце все падает и падает, падает ниже морских впадин и ущелий. И вот настает конец, и в который раз выносится жестокий приговор: вещи обладают людьми, переживая своих мнимых хозяев. Так было всегда, и так будет всегда. Да только кто услышит, кто заучит наизусть это простое правило?..
Похоже, я его все-таки услышал, и потому отказался от найденного клада. Я вычленил это правило из мысли о камне и снежном коме. Камень, покрытый снегом, в конце концов начинает считать снег частью себя и, следовательно, защищать эту свою мнимую самость, подкармливать ее свежим снегом. Он не понимает всей бессмысленности своих усилий; он забывает о том, что снег растает, а ему придется отказаться от ненастоящей своей самости и вновь искать свою потерянную «каменность».
Такими мыслями я развлекал себя по дороге из сада домой, простившись с ʼАбу Фархатом, его женой и сыновьями. Я пересек за рулем около двух километров, и предо мною вырос маленький холм, отороченный по бокам тремя высокими скалами и десятком диких деревьев. Этот холм настолько занял мои мысли, что я остановил машину и, дойдя до его вершины, разлегся в длинной сочно-зеленой траве.
Где я? Нет, действительно, где я? Многие верующие говорят о райском саде, не думаю, что райский сад хоть чем-то лучше этого прекрасного клочка земли. Это будто бы и не земля вовсе, а волшебство, лишь на миг затерявшееся у этой проселочной дороги. Наверное, ему скоро снова придется двинуться в долгий путь.
Подо мною – толстая перина цветов и трав. Жизнь, пульсирующая в жилках этих растений, бьется и в моих больных венах. Надо мной – чистое синее небо, своей искренностью напоминающее детские глаза; его солнце скрылось где-то за камнем и потому обдает меня лишь нежной, летней теплотой. Вокруг меня – бесконечная зелень, целая россыпь бутонов, окрашенных природой-хулиганкой в самые яркие цвета, которые не сможет повторить и самый искусный художник. Бессмысленно подражать искусству самого обычного луга, в этих потугах сынов Адама есть все, кроме самой луговой жизни.
Я позабыл о кладе, о доме, о возвращении Руʼйа, о Последнем дне. Я позабыл даже о Мусе ал-ʻАскари. Единственная истина, о которой я тогда помнил, – это красота, окружившая меня со всех сторон, это мягкие тени, распиравшие меня изнутри души и тела, это высшее спокойствие, пропитавшее каждый удар моего сердца. Все это я вдыхал, всем этим я жил. Так хотелось, чтобы это мгновение растянулось до тех благословенных пор, пока я окончательно не растворюсь в нем, а значит, больше не вернусь в мир мер, весов, границ, преград, имен, эгоизма и ритуала.
Поистине, чистая красота всесильна! А что, если подняться и расчистить мерзкие конюшни души перед красотой? Почувствовать ее прикосновения к глазам, ее легкий рокот в ушах?.. Нет, чтобы стать свидетелем этого чуда, нужно выпотрошить из души еще и скользкую жижу минут и часов. К примеру, я не знаю, сколько минут, показавшихся одним мигом, я провел на этом холме, зато я вижу мужчину, зачем-то идущего в мою сторону. Нет, это не мужчина, это юноша, прекрасный, высокий, широкоплечий юноша, несущий за спиной винтовку и целую связку убитых щеглов, воробьев, малиновок и других птиц, живущих в горах или прилетающих сюда на весну, лето и осень…
– Здравствуйте, дядя!
Так со мною поздоровался незнакомец. Я решил ответить ему тем же.
– Здравствуйте.
Мне показалось, будто я недостаточно радушно ответил на приветствие молодого человека, так что я продолжил:
– Похоже, у Вас был удачный день.
– Если бы! С утра и до этой самой минуты мне удалось подстрелить всего каких-то сорок птиц. Вчера же Бог послал мне сто двадцать воробьев.
Я не хотел прерывать разговор, тем более, после того как юноша выказал робкую в нем заинтересованность.
– Не жалко ли Вам лишать жизни всех этих существ, особенно в этот сезон? Они ведь только начинают строить гнезда, откладывать и высиживать яйца.
– А я должен их жалеть?
– Вдруг в Вашей связке висит не только мать, ведь ее смерть убила и птенцов?
– Разве есть в этом хоть что-то, достойное жалости? В эту самую минуту тысячи матерей испускают свой дух в десятках домах
