вообще стали ей отвечать?
– Захотелось, и все, – холодно отвесила Саша.
– А… Понятно. Так всегда бывает.
– Всегда?
– Ну да. Она такая, что люди сразу ведутся. А как же… наверняка: красавица, солнышко, мимими.
Очитков рассмеялся. Находиться рядом с ним стало почти невыносимо.
– Да не сердитесь вы! Вы хотели вопросы. Спрашивайте.
– Ладно. Кто вам эта девочка?
– Друг. Серьезно. Странно, да? Она хороший человечек, вы не думайте.
– Она постоянно живет в интернате?
– Теперь да.
– Теперь?
– Раньше приходила-уходила. Там на выходные отпускают. А потом… мать у нее померла. Есть тетка, но она такая… особо не озабочена.
– А что с матерью?
– Сложный диагноз, знаете. Запущенная депрессия, что-то еще с сердцем… я в терминологии не силен.
– От депрессии умирают?
– Не думаю. Но от того, что шагают из окна девятого этажа, – запросто. Простите.
– У вас в школе считается нормальным, когда нездоровый ребенок сидит в Интернете до ночи?
– В нашей школе дети не сидят в Интернете. Только некоторые и только под присмотром. Но Лизе можно. Это я принес ей телефон. И не смотрите так, пожалуйста. Это всего лишь телефон, а не кило героина.
Иван усмехнулся. Саша поежилась.
– Почему она написала мне?
– Потому что в вас влюбилась.
Саша поперхнулась чаем.
– Да не волнуйтесь вы. Я же не говорю, что влюбилась… в таком смысле. Просто полюбила вас, понимаете? Так думаю, что по фото. Я посмотрел, ава у вас классная.
– И часто она так… влюбляется?
– Не очень. Четвертый раз.
Очитков замолчал, почесал пиратскую бороду, заглянул в пустой пластиковый стаканчик. Как будто решал – говорить ли что-то важное, достойна ли этого Саша?
– Есть одна женщина… старенькая уже, нянечкой у нас работает. Еще есть Мурзик, это мальчик такой, но там… все сложно. Он младше ее, понимаете? И он не большой охотник поговорить. Ну… и я. Простите, сколько вам лет?
Саша, уже начинающая привыкать к диковатой манере разговора, машинально отозвалась:
– Тридцать один.
– Мне было тридцать, когда впервые уехал из Воркуты. А до этого и не был нигде. Родился, учился, женился… тьфу, ерунда все это. Знаете… скажу, чего уж там… был один период, когда все было хреново. Очень хреново. И я подумал, – Иван покрутил стаканчик, снова заглянул, не появилось ли там чего, поставил на место. – Подумал – все зря. Ни к чему, понимаете? Бывало у вас такое? Да бывало, конечно, у всех бывает… Ну, вот. А тут эта Лиза. Только не как с вами. Она ко мне в коридоре подошла. Обняла и поцеловала. Просто так, понимаете? А потом мы разговаривали… Ну, как? Она в основном, конечно, говорила. Типа, какой я хороший и замечательный и вообще лучше всех. Глупости такие… Но после этого как-то все пошло, знаете. С мертвой точки сдвинулось. Как будто меня достали из холодильника и выставили на солнце. Вот примерно так. Она действительно хорошая девочка. Малость навязчивая и, ясное дело, с прибабахом, но хорошая. Не обижайте ее, ладно?
– Да я и не собиралась. Только… о чем с ней говорить-то?
– Да о чем угодно! – воодушевился Очитков. – О себе рассказывайте – куда ходили, что купили, что ели. Все проглотит. О ней самой спрашивайте. Да это вообще неважно! Скажите, а я выгляжу совсем дураком?
– Не совсем, – улыбнулась Саша. – Пожалуй, мне пора.
Телефон в сумочке тихо тренькнул. Пришло сообщение. Она знала – от кого.
«Сейчас, я смотрю свои – старые рисунки. Что, я рисовала в 7 лет. Они все такие яркие! И письма, что я писала – в 7 лет. Я писала, там, „как красиво жить“. И меня порозила вот этот запись… Что я писала… 7 лет».
«Я пришлю вам сийчас рисунки вы, не ругайтесь но смиятся можно – они такие смешные…»
Куча ржущих смайликов.
Пауза.
Пошли рисунки. На первом явно принцесса – корявая, кривоногая, в огромной короне. Наверное, Лиза рисовала себя. Домик, рядом собака. За домиком что-то серое, бесформенное. Может, пролилась краска. Две фигурки – маленькая и большая. Лиза и ее мама? Саша зябко поежилась. Лиза рисовала нелепо, некрасиво. В семь лет так уже не рисуют.
Дальше шли разные люди – большие и маленькие, косые, кривые, пучеглазые… но с неизменными улыбками, широкими, как куски спелого арбуза.
Кто они такие, кем были для Лизы?
«И тогда я заплакала».
Написано было без ошибок, почему-то увиделось, кольнуло именно это.
«Почему? Что случилось, Лиза? Тебя кто-то обидел?»
«Нет. Обидила сама себя. Этого не будет никогда просто, я, пняла, что этого не будет. И все. Я опять плакать буду… Нет не буду. Вы же теперь есть. И Иван Борисович и тетя Таня и Мурзик. Я никогда не буду плакать потомучто вы со мной дружити, вы, самыи замечательные. Такие люди должны быть на земле (на Земле!!!) И еще!!! У меня!!! Есть тайна!!!»
«Лизонька, ты такое солнышко! Ты очень светлая девочка».
Саша тыкала по клавишам и понимала, что пишет не то. Какой-то тупой штамп. Но ничего путного в голову не пришло.
«Да, я, солнышко!!!» – радовалась Лиза, раскидывая свои запятые к месту и не к месту. – «Я хочу быть, сонцем. Чтоб меня кто-нибуть видел. И всегда улыбались… И хочу, быть сияющий!!!»
За окном висела глубокая ночь. Словно вырезали кусок черной замши и вклеили в проем. Под боком посапывал Женя.
«Спокойной ночи, Лиза. Ложись пораньше, а то не выспишься».
«Спокойной ночи милая милая милая моя. Вы ангел».
На экран прилепился стикер с облачком и выглядывающей луной. С минуту телефон голубовато светился на тумбочке, потом погас. Саша уснула моментально и легко.
Мурзик бегал по ярко-зеленому широкому лугу. Трава мягко стелилась до самого горизонта. Он был одновременно похож на Мурзилку из детского журнала и на резинового пупса из магазина игрушек. Один вид его внушал Саше ощущение легкой невесомой радости. Она сидела на заборе и болтала ногами. Ей тоже хотелось бегать, но она стеснялась. Ну как она будет выглядеть на этой бесконечно-зеленой траве, под солнышком? Это Мурзику хорошо, а она-то на каблуках и вообще… взрослая девка.
Потом пришла мама и стала говорить о том, что годы уходят, что этот Женя – тот еще хлыщ и толку от него не будет, что она ведет себя как дура, как дура, как дура… Саша закрывала уши руками, но все равно это слышала. Многократно повторенное слово окатывало барабанные перепонки болезненным прибоем. Ей нужно было кивать матери, нужно было выглядеть вежливой и заинтересованной, а хотелось смотреть на Мурзика.
