как горький и нежеланный глоток, безобразное исполнение второй партиты Баха на скрипке, у которой была расстроена струна «ре». Я чуть не обругал дежурную, которая следила за порядком в залах с тридцатого по тридцать четвертый, за то, что она позволяет таким непозволительным звукам проникать в этот храм. Делать я этого не стал и ограничился тем, что поглядел на нее с исключительно кислой миной, а она улыбнулась мне в ответ. Это все из-за моего обворожительно средиземноморского вида. Тридцать четвертый зал и не-картина. Я полчаса простоял, глядя на стену с пятном не-грязи, оставленным не особенно большой картиной Рембрандта ван Рейна, которая, похоже, разъезжала в то время по разным выставкам в Европе. Созерцание не-картины полезно для души. Разница в цвете между стеной ad usum [119] и кусочком стены, который многие годы загораживал Рембрандт, ставит нас перед фактом течения времени, tempus fugit, tempus edax rerum [120], бесчисленных медлительных норвежских взглядов, успевших задержаться на этой картине, слоев приставшего к ней, как луковая шелуха, уличного дыма, если, конечно, норвежские машины дымят, в чем я лично сомневаюсь. Стена была зеленоватого оттенка, не имеющего ни малейшего отношения к искусству. Зато цвет скрытой, ставшей теперь видимой части стены был бесстрашный, яркий, более светлый, жизнеутверждающий, из тех, которые как будто говорят, а ну-ка расступитесь, теперь моя очередь. А граница между зелеными цветами точно повторяла контур рембрандтовской картины. Браво. Изумительно. Я не запомнил тех картин, которые висели возле не-картины Рембрандта. После этого невероятного приключения я обошел все музеи Осло в поисках других не-картин. Нашел я их три или четыре и был этим очень счастлив.
В огромном вестибюле министерства, бывшем отправной точкой множества эскалаторов, меня чуть не сдуло струей холодного воздуха из кондиционера: норвежцы, чуть выглянет солнце, сразу умирают от жары. Проконсультировавшись у скучающего клерка, выполнявшего там функции регулировщика, я поехал вверх по самому длинному эскалатору. Рядом с ним был другой эскалатор, который шел вниз, так что довольные или раздосадованные граждане ехали к выходу прямо мимо меня. И тут я увидел ее.
Мне Норвегия до лампочки. Она послужила средством для достижения моих целей, и все тут. Однако, чтобы никогда больше не возвращаться в Барселону, братие, мне было бы очень кстати получить норвежское гражданство. Особенно если бы мамуля и дальше продолжала раскошеливаться. А доктору Веренскиольду, после множества жалоб, полученных от несправедливо обиженных мной граждан и гражданок, предстояло решить, как поступить с очаровашкой Кикином. Потому что хоть мне Норвегия и до лампочки, а уезжать отсюда не хочется. Я тут с одним пронырливым боснийцем замутил дельце по контрабанде сигарет, с которого может быть такой навар, что от одной мысли об этом голова кружится. Набью трусы купюрами в тысячу крон, и Соня никогда уже не скажет, что у меня пиписька крошечная.
Там, в вестибюле министерства, я и увидел ее в первый раз. Она двигалась мне навстречу, а я навстречу ей, по волшебной лестнице эскалатора, и глядела на меня глазами цвета потока в ущелье, а волосы ее развевались лишь для меня одного, словно она летела на ковре-самолете. На ней было надето короткое платье, очень простое, без излишеств, подчеркивавшее прекрасную фигуру. И смотрела она на меня, братие, так же пристально, как и я впитывал в себя все ее существо, разинув от удивления рот. Это была первая из всех норвежек, в которой мне нравилось все. Что за женщина. Что за богиня. Наконец мы подъехали друг к другу совсем близко и проехали мимо друг друга, не шевелясь; тогда-то я и угадал аромат ее духов, ее кожи, ее одежды и нежный фимиам ее воспоминаний; мимолетное впечатление, около двух секунд, длилось для меня всю жизнь. Я уже не видел, ехал ли на этом эскалаторе вниз кто-нибудь еще или на нем спускалась одна только богиня. Я обернулся, разинув рот, в восторге, повинуясь не терпящему отлагательства зову, летя вверх на эскалаторе на поиски не таящего никакой поэзии доктора Веренскиольда, который, должно быть, уже четверть часа нервно постукивает по столу, думая, что я отпетый негодяй, поскольку вызывали меня к нему уже в третий, и последний раз. Она тоже обернулась и глядела на меня, казалось, так же пристально, как впился в нее глазами я. Мне чудилось, что передо мной валькирия. И оба мы пережили неповторимое чувство, будто мы одни на целом свете и нет на нем ни жуликов, ни норвежцев, ни злых людей, которые хотят нам сделать больно, ни ведьм, ни несносных лидий, ни жестоких сонь, и, так как это мы почувствовали вместе, у нас обоих возникла одна и та же мысль и, доехав до конца, я развернулся и поехал обратно вниз, а она поехала наверх. Я человек страстный и не отдавал себе отчета в том, в какое смешное положение мы попадем, если снова проедем мимо друг друга там, где настоящая встреча невозможна; но, видимо, будучи норвежкой, она оказалась умнее, а потому остановилась на полпути и сошла с эскалатора. Верная, как Пенелопа, она ждала меня много дней, месяцев и лет, пока я медленно ехал вниз по эскалатору, в окружении людей, которые нас, братие, совсем не интересовали. Когда мы наконец оказались друг против друга, я заметил, что девушка она была высокая, на несколько сантиметров выше меня, и взгляд ее и вправду был цвета потока в ущелье, в котором, если зазеваться, можно утонуть. Я улыбнулся и произнес, меня зовут Абеляр [121], а тебя?
– Я вас давно ищу.
Мы отошли в уголок, и она провела кончиками пальцев по моей ладони, повторяя, Абеляр, как будто для того, чтобы примерить новое имя к новому человеку, и казалось, что ей это в радость.
– Ты такая красивая.
– Вы уже были на собеседовании с доктором Веренскиольдом?
– Несомненно! Норвегия – огромная страна, но я знал, что рано или поздно отыщу тебя.
Она улыбнулась и коснулась моего лица, как будто пытаясь сказать, что никогда не видела таких глаз. Наклонилась поближе и бархатным голосом промолвила:
– Я уже больше ничем не могу вам помочь, господин Масдешашарт. Теперь решение должно принять министерство.
– Твои прекрасные глаза я тоже созерцаю впервые. – Я нежно взял ее за руки. – Ты самое значительное, что со мной когда-либо случалось. Как же мы до сих пор не встретились?
– Если вы меня сейчас же не отпустите, я буду вынуждена обратиться в полицию, хоть я и ваш адвокат.
– Нет, почему же, я не итальянец, – угрюмо отвечал я, в некотором смущении
