стремянки? – спрашиваю я.
Он бежит за ней и, возвращаясь, спотыкается, наступив на свои же штаны.
– Я же говорил, что я в этих делах профан… – говорит он, когда я ловлю его на лету.
Все еще чувствуя кожей отголосок его прикосновения, я с помощью метра и уровня вымеряю на стене точное место, чтобы повесить витрину.
– А есть какая-нибудь тряпка, чтобы подстелить? Пыли много насыплется.
– Возьмешь сама, пожалуйста, если не сложно? – отвечает он, показывая мне, что руки у него заняты клеем и кисточкой. – Там в тумбочке на входе должна лежать.
Я выхожу в коридор. Очень странно перемещаться по его квартире одной. Я улыбкой приветствую бра с мерцающим светом.
– Надо все-таки поменять вам лампочки, – шепчу я им. – В этот раз я скажу ему, профану этому.
Дверь на кухню и в этот раз приоткрыта, но вместо заката в каменный пол врезается яркий луч дневного света. Похоже, вот и тумбочка. Прямо под полкой, под записками, которые он кому-то написал. Я невольно провожу по ним взглядом, но слишком быстро, чтобы успеть что-то прочитать. Из уважения? Или страха?
Я открываю тумбочку и стараюсь сосредоточиться на поисках тряпки. Рядом с теннисным мячиком, лейкой и старыми газетами нахожу какую-то – не слишком чистую. Резко встаю, и у меня начинает кружиться голова. Я хватаюсь за полку, и взгляд мой падает на верхнюю записку.
Это начало записки, которую он оставил у меня под дверью! Я продолжаю держаться за полку, чтобы прийти в себя. Значит, это были просто черновики для меня? Он сомневался, что мне написать? Не был уверен, стоит ли это делать?
– Нашла? – кричит он из другой комнаты.
Повернувшись так, чтобы он не видел моего лица и не мог прочитать мысли, которые летают в моей голове, как ласточки в мартовском небе, я машу в ответ тряпкой.
Пока он возится с ракушкой, я тайком за ним наблюдаю. Он спокоен и расслаблен, будто забыл о моем присутствии. В общении со мной он внимателен и предупредителен, но сейчас он внимателен и предупредителен со своей ракушкой.
Я достаю дрель, залезаю на стремянку. Сверло пытается пробиться сквозь цемент и кирпич, высвобождая густое облако пыли. Я сжимаю зубы и изо всех сил давлю на дрель. Первая дырка готова. Вставляю дюбель и приступаю к следующей.
Когда я заканчиваю, сосед помогает мне водрузить витрину. Чтобы оценить, как получилось, мы делаем шаг назад.
– Идеально! – восклицает он. – Теперь не хватает только окаменелостей. – Он кивает в сторону стопки книг на журнальном столике. – Но сначала мне нужно сдать последний экзамен.
– И ты станешь палеонтологом?
– С небольшим запозданием, но да. Просто я занимаюсь еще полевыми исследованиями. И приходилось работать, чтобы себя прокормить. Деньги у меня сейчас кончились, но, слава богу, учеба тоже подходит к концу.
Немного поколебавшись, он провожает меня в коридор. Сегодня открыта дверь в его комнату, и я не могу удержаться, чтобы не заглянуть внутрь: вся она завалена книгами.
– Я читаю, чтобы меньше времени проводить с самим собой, – говорит он, как бы оправдываясь.
– У меня так же, – признаюсь я.
Он смотрит на меня своими огромными глазами так, будто хочет проглотить.
– Моя мама говорила, – продолжаю я, чувствуя внезапное желание оживить ее хотя бы на мгновение, – что театр – это мир, заключенный в одну комнату; кино – это мир, запечатленный на камеру и застывший навсегда; а книги – это то, каким мир мог бы быть. Возможность оказаться вдали от дома без потребности куда-то ехать. Ее мечтой было сходить со мной в «Ла Скала».
– Похоже, твоя мама – очень интересный человек.
– Была.
Он понимает.
– Мне жаль…
Тут совершенно некстати у меня звонит телефон и прерывает нашу беседу.
– У тебя что, не прозвонил будильник? Умерла кошка? Или ты с утра до ночи дымоходы закладываешь, маркиза Ляля? – с лету нападает на меня Шерсть-С-Примесью-Шелка.
– Я витрину вешала… – бормочу я.
– Ну хотя бы не вредительствовала. Но и это бабушка надвое сказала. У меня, конечно, нет доказательств, но спорю на свой «Мини-Купер», что это ты гипсокартон повесила. Не надо мне дорогу переходить, ой не надо. Я имею право заявить на тебя в полицию, – фыркает она. – Но повезло тебе: я этого не сделаю. Фастфуд все же будет участвовать в аукционе, и я жду не дождусь, когда это все наконец закончится. Ты во сколько сегодня придешь? Там еще кучу вещей починить надо.
– Сегодня?..
Я еще не успела подумать над этим вопросом. Наверное, хотела просто больше там не появляться.
– Скоро буду, – вопреки желанию говорю я – от слабости характера, от нерешительности, от стремления закончить этот разговор как можно скорее. И кладу трубку.
Мой сосед кивает с наигранной обидой.
– Вижу, другим ты отвечаешь. Я два раза вчера пытался до тебя дозвониться, нашел твой номер на доске объявлений.
Это был он…
– Я предпочитаю записки под дверью.
Я чувствую, как у меня загораются щеки, но что сказано, то сказано.
Его огромные глаза делаются еще шире.
– Сколько я тебе должен? – после короткой паузы спрашивает он, слегка смущаясь.
Точно, это же работа. Я сообщаю ему цену.
– Что ж, я Ахилл, – говорит он, когда я отдаю ему чек. И протягивает мне руку.
– Ахилл?
Нелепо и прекрасно.
– В честь Компаньони.
– А я думала, в честь древнегреческого героя.
– Компаньони тоже был своего рода героем, он в паре с еще одним альпинистом впервые в истории покорил вершину К2 [43]. Мои родители были альпинистами.
Я улавливаю какую-то боль в этом прошедшем времени. Нет, только не это… Не говори мне, что и у тебя… Пожалуйста, нет, только не у него…
– В будние дни, когда я был в школе, они уезжали на сложные восхождения. А по выходным обычно брали меня с собой, так сказать, на легкие. Я там искал ископаемые.
Я чувствую, что он хочет продолжить, но не знает как. Его плечи никнут, как будто на них давит тяжкий груз.
– Однажды они не вернулись. Вот и все.
Я хочу положить руку ему на плечо, сказать, что некоторые воспоминания лучше не ворошить, только искать, быть может, их отголоски в книгах. Но не говорить о них, потому что так они только станут реальнее. При этом я сама только что рассказала ему о своей матери. Я сделала это, чтобы он увидел мою боль. Чтобы она обрела существование.
– Мне жаль, – шепчу я, осмеливаясь легонько до него дотронуться.
– В нашей душе есть тайны, которые могут раскрыть только другие люди.
– Ты по ночам вместо того, чтобы спать, цитаты заучиваешь?
– Вообще-то это моя. – Он слегка краснеет.
– Значит, запишу ее себе куда-нибудь. Когда ты спасешь Куатро-Сьенегас и прославишься, скажу, что у меня есть твои неопубликованные сочинения.
Он смеется.
– Куда там.
– Дождь не может лить вечно, согласен? Не будет же врать твоя толстовка.
– Да уж, – весело отвечает он, глядя мне в душу своими сияющими глазами.
Прощаясь, я думаю: как бы мне хотелось, чтобы в мой Ноев ковчег сел и он, вместе со всеми своими окаменелостями. Теперь я уверена, что нам с ним там будет уютно.
– Кто рано встает, тому бог подает! – врывается в магазин Шерсть-С-Примесью-Шелка, размахивая телефоном.
Она и сегодня одета с иголочки, во все фирменное. И настроение у нее, похоже, лучше обычного.
– Надо сказать, я начинаю прикипать к этому райончику. Когда у меня больше не останется поводов сюда приходить – а случится это уже очень скоро, – я даже буду по нему скучать. Но если тут появится суши-бар или откроется какой-нибудь милый ресторанчик, может, мы с отцом даже будем заходить сюда обедать.
– Тут уже есть два поке-ресторана, думаю, тебе понравятся. Но они только навынос, можете взять с собой и посидеть у Навильо. Я потом покажу тебе, где они.
– Свесив ножки в зеленую воду?
– Тогда можете сходить в «Ничто». Анджелина готовит – пальчики оближешь.
– Ты про ту забегаловку на площади с пластмассовыми столиками? Похоже, ты не рассмотрела как следует
