привык не говорить. Мне даже так легче. Зато я много слушаю. Я и читать умею, и немного пишу. Вот рисовать у меня не получается.
— Научимся всему. Я-то тоже не художник, прямо скажем. А ты молодец, просто молодчина.
Арай подумал, что Саша уснул, но он просто молчал, словно собирался с силами для своего рассказа.
— Я не всё же помню, — тихо начал он, — но когда ты ушёл, мне было плохо без тебя. Я много плакал, а все злились на меня. Они ругали тебя, особенно, бабушка. Она даже кричала. Я таких слов не знаю, не понимаю их. А потом я пошёл в садик, и там был мальчик, который часто плакал, очень громко орал, падал на пол и бился прямо головой. Его все боялись, обзывали плохими именами. Он, наверное, не хотел быть в садике, и его мама забрала. А мне там нравилось, с нами занималась воспитательница, и я выучил буквы, начал читать, только никому не говорил. И ещё я кино видел, где про разных молчаливых людей говорили. Забыл, как они называются. Агутисты, вроде. А я решил тоже ни с кем не разговаривать. Но они всё равно ко мне приставали, и тогда я кричал, очень громко, как только мог, громко кричал. Я хотел, чтобы все разозлились и отдали меня тебе. Долго пришлось ждать.
Речь прервалась, но услышанное прозвучало для Арая, как укор: сын ждал его помощи, а он не знал, что нужен ему. Ведь чувствовал, что ребёнку плохо, но закрывался от проблем на работе, не понимая, как может изменить ситуацию.
«Никогда не прощу себе этого. Ведь не один месяц и даже год пришлось ему молчать. Удивительно, что он не разучился говорить. Только во сне, наверное, прорывались слова. И хорошо, что этого никто не слышал. Да ему надо сказать спасибо за такой обман! Бедный мальчишка. Я так виноват перед ним».
— А они начали говорить, что надо меня в дурку отдать или в дом… валидный, кажется, но из-за денег не захотели. Бабушка всех ругала, а больше всех тебя и меня. Тогда мама дала мне таблетку, чтобы я хорошо спал. Так она сказала. А меня стошнило прямо в одеяло, и голова сильно заболела, и я очень был злой потом. Даже хотел укусить бабушку или маму, когда мне снова принесли эту таблетку, только мне дали по затылку. Вот тогда я решил, что буду всех обманывать. Как будто я съел эту невкусную таблетку, а сам тихонько выплёвывал её в руку, прятал в карман и потом в туалете смывал.
Он говорил всё тише и тише, слов уже было совсем не разобрать. Арай прислушивался изо всех сил, даже дышал еле-еле.
— Но я могу только шёпотом, а в голос давно не разговаривал, — вдруг сказал Саша, привстав на подушке, а потом улёгся на руку отца, глубоко вздохнул и крепко уснул.
«Так же мне когда-то хотелось прижать руку матери к своему лицу, уснуть, чувствуя её тепло и защиту. А она, оказывается, считала это моей слабостью. Мне и было-то тогда меньше, чем Шурке сейчас. Я жалел её, мама всегда трудилась для семьи, готовила, стирала, мыла, убирала. Натруженные женские руки казались уставшими, мне хотелось их погладить, словно отдать ей свои силы. Но всё было зря, мама не понимала моих желаний. И сейчас, целуя Тамаре руки, я просто благодарю их за ласку, нежность, заботу. А Сашка ищет во мне защиту. Он звал меня, ждал, придумал такой хитроумный план… Я в лепёшку расшибусь, но вытрясу из них душу за каждую его слезинку. Спасибо тебе за обман, сынок. Ты моя жизнь».
Так и уснул, сидя на полу рядом с кроватью сына, не выпустив его ладошку. Не чувствовал, как затекало тело, не ощущал, что утренний свет пробивался через лёгкие шторы. Спал крепко и спокойно, потому что для него всё встало на свои места, решения были приняты, план действий отпечатался в сердце, словно выжженный калёным железом.
Тамара открыла глаза, повернула голову и с удивлением обнаружила пустую подушку на другой половине кровати, на которой даже вмятины не осталось, и это напугало её на какое-то мгновение. Вдруг подумала, что всё счастье приснилось ей. Но тело приятно ныло, напомнив о том, что было ночью. Тамара улыбнулась, встала с кровати и отправилась на поиски мужа.
Увидев странную картину в спальне Саши, замерла на секунду, а потом тихо присела на пол рядом с Араем. Она с нежностью смотрела на мужчину, подарившего ей то, о чём уже и не мечтала — настоящую семью. Сердце защемило, слёзы навернулись на глаза от счастья. Осторожно погладила мужа по жёстким, тёмным с проседью волосам, отодвинув со лба упавшие пряди. Арай, не проснувшись, потянулся за её рукой, будто хотел, чтобы его ещё погладили. Тамара улыбнулась и провела ладонью по его щеке, ощутив колючую щетину, быстро отросшую за ночь.
«Когда он небритый, то смотрится старше своих лет. А если побреется, то наоборот — моложе. У меня очень красивый муж. Я сама себе завидую», — думала она, продолжая ласково к нему прикасаться.
— Тамара, привет, — вдруг раздался шёпот, от которого у неё чуть не остановилось сердце.
«Боже, он может говорить? Это он со мной сейчас поздоровался? Как же это? — Мысли неслись, опережая одна другую. Ей казалось, что они, как льдины, наскакивают, ломают друг друга, мешая нормально соображать. — Интересно, Арай знает? Только бы не испугать Шурку!»
— А ну-ка, иди сюда, хитрый лисёнок! — возмутилась Тамара, наигранно хмуря брови.
Она видела, что мальчик старается не рассмеяться и вовсе не боится, не прячется, не отворачивается, как было в самом начале их знакомства. Быстро встала, осторожно потянула его за стопу и подняла вверх ногами, впервые почувствовав вес ребёнка. Он повис вниз головой, растопырив руки в стороны, и тихонько захихикал.
Тамара покрутила его немного, поняв, что мальчику нравится такая игра, а потом взяла на руки и начала вальсировать, держа тёплую детскую ладошку.
— Ты больше не улиточка? — спросила негромко Сашу.
Он покачал головой, забыв, что может ответить вслух.
— Скажи мне что-нибудь, — попросила она его.
— Я могу, да, но только шёпотом.
У неё зашлось сердце в бешеном беге, потому что казалось — большего счастья и быть не может.
— Ты отвык говорить?
Мальчик кивнул.
— Ничего, мы научимся всему, — прижав его к себе и не замечая слёз, чмокнула мальчика в щёку. — А как тётушки обрадуются! И папа!
— Папа знает. Но ведь я обманул всех, что умею говорить.
