Орест протяжно свистнул и провел рукой по воздуху для обозначения дальности расстояния, а затем сказал:
— Принчипесса возвысилась на такую ступень общественной лестницы, что нам не достать ее, хотя, правда, мы и сами теперь не то, что медведь в трубку наплевал, а до некоторой степени взысканы судьбой, благодаря известному вам Саше Николаичу.
Савищев сжал губы.
— А его дела поправились? — спросил он с нескрываемой завистью.
Орест пожал плечами и ответил:
— Я в его дела не вхожу… больше потому, что он, правда, сам мне о них не сообщает.
— Что же вы? — спросил Савищев. — Состоите теперь при нем?
— То есть, позвольте, бутон мой!.. как это я состою?.. Мы с Сашей Николаичем — друзья, и он делится со мной всем, как бы я делился с ним, если бы у меня было, а у него — нет. Круговая дворянская порука… и только! Желаете, к примеру, выпить?.. Мой кошелек к вашим услугам!.. Хотите вина и фруктов?.. Человек! — крикнул он. — Принеси нам водки и соленых огурцов!
При виде принесенной водки Савищев совсем ослабел. Он с жадностью, дрожащей рукой, поднес полную рюмку ко рту и медленно стал запрокидывать ее, как бы высасывая пьяную влагу, как это делают настоящие пьяницы.
И этот бывший граф, еще полгода назад завтракавший в ресторане, с наслаждением пил теперь водку в плохоньком трактире на счет Ореста Беспалова, предаваясь этому занятию до тех пор, пока оба не дошли до бесчувствия.
Громадно же было удивление титулярного советника Беспалова, когда он утром услышал в коридоре, за шкафом, не то сопение, не то храп, свойственный обыкновенно Оресту.
Беспалов заглянул за шкаф, где стояло нетронутым логовище Ореста, как только он оставил его, и увидел в нем самого Ореста, продиравшего глаза и отдувавшего свои трепаные усы.
Первое, что пришло в голову титулярному советнику, было то, что это ему померещилось, и он стал креститься.
— Что это вы молитесь на меня?.. или не нашли другого образа?.. — промычал Орест, чмокая губами и поднимаясь.
— Орестик! Голубчик… ты?.. — обрадовался Беспалов, по привычке распуская полы халата и приседая.
— Я-то я… — произнес Орест, — но позвольте, неужели все остальное было сном? гашиш?
— Что ты говоришь? — спросил титулярный советник.
— Секта изуверов… дурман… — отозвался Орест.
Титулярный советник боязливо попятился.
— Позвольте, родитель! — стал рассуждать Орест. — Я уезжал?
— Уезжал.
— Шесть месяцев тому назад за границу?
— Шесть месяцев тому назад за границу.
— Значит, все это не было сном? Но тогда как же я-то очутился здесь сейчас?
Беспалов так широко развел руками, что ударил трубкой по шкафу, и произнес:
— Не знаю!
— А я знаю теперь, сообразил! — воскликнул Орест. — Вчера я был пьян…
— Неужели только вчера, Орестик?
— Нет, и в другие дни тоже, по это не важно, а суть в том, что я был именно вчера пьян и напился в стародавнем трактире. Затем все понятно. В пьяном беспамятстве и бесчувствии я прошел по прежней инерции из трактира сюда по знакомой дороге.
— Ночью? — спросил титулярный советник.
— Разумеется.
— Но как же ты в дом-то вошел?
— В окно, по привычной своей дороге, — ответил Орест. — Я делал это машинально, как говорят поэты. У вас окно в кухне до сих пор, значит, без задвижки, на честное слово запирается…
— Да неужели без задвижки?
— Да-с, и отворить его при сноровке легко… Вот что значит привычка! — с некоторым восхищением продолжал Орест. — Попал по инерции…
— Ну, и, надеюсь, теперь останешься с нами?
— Ни-ни! Как же я могу покинуть Сашу Николаича? Священное чувство дружбы не позволяет мне этого!..
Беспалов растерянно стал переминаться с ноги на ногу.
— Как же, Орестик? А мы так ждали тебя!.. Знаешь, как мы хорошо жили прежде, и ты, и Маня, а теперь… Я очень тосковал, Орест… И Виталий…
— А, Виталий! — проговорил Орест. — А что с ним?
— Сидит в столовой. Пойдем к нему… Они вошли в столовую.
— Виталий! — сказал титулярный советник. — Орест вернулся…
— Слышу! — отозвался из своего угла Виталии.
— Почему же ты слышишь?
— Винным перегаром запахло.
— Ты не рад видеть брата? — спросил титулярный советник.
— Я не вижу его…
Беспалов спохватился.
— Ну, я не то сказал… Раздражительный он стал, нынче, — обернулся он к Оресту и показал на Виталия, — Ты бы сказал ему что-нибудь…
— Да что я ему скажу? — спросил Орест, явно нацелившийся взглядом на Виталия. — Я тебе привез из-за границы часы, — сказал он все-таки.
— А на что мне они?
— Часы, брат, особенные! с «репетицией» это называется. В любой момент нажмешь пружинку, они тебе отобьют сейчас же часы и минуты — и смотреть не надо.
— Стенные? — спросил Виталий…
— Нет, карманные, золотые…
— У моего камердинера будут такие часы, — глух произнес Виталий, но сейчас же добавил: — А где же они?
— Дома. Схожу, принесу, — ответил Орест.
— Как же ты говоришь «дома»! — воскликнул титулярный советник. — Твой дом тут, Орест… Ты, может, хочешь рюмку водочки, опохмелиться?
И, не зная, чем еще ублажить Ореста, он отпер буфет, достал заветный графинчик и подал его и рюмку.
Для Ореста не существовало ничего священного. Он, вместо того, чтобы налить водку в рюмку, стал бесцеремонно, к ужасу титулярного советника, пить прямо из горлышка графинчика.
— Погоди, ты не все! — не утерпел Беспалов.
— Не бойтесь, оставлю, — успокоил его Орест, ставя графинчик на стол. — Вы знаете судьбу Наполеона Бонапарта? — торжественно спросил он у титулярного советика.
Тот присел только, распустив полы.
— Наполеон у меня камердинером! — сказал Виталий.
— Вот как! — удивился Орест. — Ну, так видите ли, этот Наполеон из простого корсиканца стал императором и еще может возвыситься даже до камердинера великолепного Виталия! Я на такое возвышение, конечно, не рассчитываю, но все-таки не желаю прозябать у вас за шкафом…
— Я тебе комнатку отведу, что мы сдаем, в ней же никто не живет, — предложил Беспалов.
— А харчи?
— Харчи у нас хорошие. Намедни я соорудил рассольню…
— Я говорю, милостивец, насчет вина и елея, — пояснил Орест. — Теперь мне полное раздолье…
— Неужели ты нас променяешь на вино?
— Поменял же Наполеон родительский дом на пушечный дым и гром барабанов. Эти смертоносные орудия, на мой взгляд, гораздо отвратительнее невинного вина. Замечаете вы прелесть каламбура в словах «невинное вино»? Будь я дюк Ришелье или что-нибудь в этом же роде, и, наверное, этот каламбур повторился бы в истории!
— Ты уходишь, Орест? — спросил Беспалов-младший.
— Ухожу, Виталий.
— Опять надолго?
— Нет, я вернусь скоро.
— И принесешь часы?
— Ах, да, часы… принесу!.. Впрочем, вот что, почтенный муж! — обратился Орест к титулярному советнику. — Помните такой уговор: когда я буду пьян, то буду являться к вам на ночлег! Потому что понимаю, что в гостинице, где я остановился, в таком виде являться неудобно!
— Вот и отлично! — воскликнул Беспалов. — Значит, ты у нас будешь ночевать каждый день!.. Я дам тебе ключ от парадной двери, чтобы ты мог зайти, когда захочешь…
— Нет! — возразил Орест. — Привычка — мать всех пороков или как это там говорится, но парадной двери я не найду пьяный. Кухонное окно — дело другое! Итак, с величайшим почтением и глубокой преданностью имею честь быть, как пишут в официальных письмах!..
На другой же день после своего приезда Саша Николаич, чтобы исполнить свое обещание, данное умирающему, поехал на Фонтанку в дом Сулимы, где, как он знал, жила Маня.
Любовь, или, вернее, страсть былая его к ней, уже успела пройти, и он чувствовал себя вполне равнодушным. Он даже хотел увидеться с Маней, чтобы проверить себя, действительно ли прежнее не оставило в нем никаких следов.
Маня его встретила в дорогом, прекрасном наряде, который шел ей гораздо больше, чем ее прежнее скромное платье, которое она всегда носила в доме Беспалова. Она приобрела новую манеру оттягивать книзу углы губ и это значительно портило ее. Ее черты оставались красивыми по-прежнему, но Саша Николаич уже не находил в них прелести и, к своему удовольствию, заговорил с нею вполне спокойно.
Заговорил он сухим, деловым тоном.
— Ах, вы от имени моего отца! — с подчеркнутым пренебрежением произнесла Маня.
И это было неприятно Саше Николаичу, как, впрочем, и все остальное, что она делала и говорила.
Когда он рассказал ей о портфеле, выражение ее лица изменилось и она приняла этот портфель без пренебрежения.
О прежнем не было сказано ни слова между ними, и Саша Николаич ушел, вполне собой довольный.
