В альбоме Чукоккала вклеена вырезка из газеты:
ГАТИРАПАК
литературно-художественный кружок
в среду 8 марта в 9.30 - 34-е очередное собрание
вечер
АННЫ АХМАТОВОЙ
поэты Познер и Струве прочтут стихи из книги Ахматовой
Вход 50 сант. (участ. в расходах)
Помета рукой Чуковского: "1922".
В альбоме "Чукоккала" имеется только один автограф АА. На стр. 239 написано стихотворение: "Чем хуже этот век предшествующих... Разве..." Под стихотворением подпись АА и дата - 11 янв. 1920 г.
Исчерпав тему о Чуковском, АА перешла опять к теме о Николае Степановиче в связи с какой-то статьей, в которой говорится о том, что Николай Степанович обращался к меценатам.
Николай Степанович никогда не имел дела с меценатами, и никогда к ним не обращался: "Путь конквистадоров" он издал на свои деньги (см. воспоминания матери - А. И. Гумилевой), "Сириус" - тоже на последние свои; "Романтические цветы" - на свои. "Жемчуга" взял "Скорпион" - даром. (Николай Степанович ничего не получил за Жемчуга".)
"Чужое небо" издавал сам. За "Эмали и камеи" - он получил 300 рублей, проработав над ними год. "Колчан" - сам.
АА помнит, как было с "Колчаном".
Кожебаткин (издатель "Альциона" - Москва) приехал в Царское Село к ней просить у нее сборник. Это было зимой 15 - 16 (вернее, осенью 15 г.). В это время выходило третье или четвертое (кажется, третье) издание "Четок". АА сказала ему, что всегда предпочитает издавать сама, и кроме того, у нее нет материала на сборник ("Белая стая" еще не была готова). Во время разговора Николай Степанович спустился из своей находившейся во втором этаже комнаты к ней. Кожебаткин предложил взять у него "Колчан" (об издании которого Николай Степанович уже начал хлопотать). Николай Степанович согласился и предложил ему издать также "Горный ключ" Лозинского, "Облака" Г. Адамовича и книгу К. Иванова (АА, кажется, назвала - "Горница". Не помню). Кожебаткин для видимости согласился. А потом рассказывал всюду, что Гумилев подсовывает ему разных не известных в Москве авторов...
Из этого видно, что Николай Степанович хлопотал о том же Г. Иванове, который его бесчестит сейчас. Да надо только вспомнить, что говорят в своих воспоминаниях и С. Ауслендер, и другие - все они рассказывают, как Николай Степанович всегда выдвигал молодых.
Потом - издатели (а издатели, как известно, не меценаты: известно, как они стараются выжать все соки): Михайлов, издавший пять книг, Вольфсон, Блох - которому Николай Степанович продал книги за мешок картошки. Уже осенью 18 года, то есть получив деньги от Михайлова за пять книг, Николай Степанович голодал, не имея ни гроша, - велики же, значит, были эти деньги!
АА позвала из соседней комнаты Пунина. Просительно посмотрела на него, протянула ему руку, перебирая быстро тонкими пальцами... Сказала "детским" голосом: "Я хочу "домку" идти! Можно?" Смотрела на него с просьбой и с улыбкой. Шутила, Пунин задержал ее пальцы своей рукой... Помолчал, придумывая, что ответить. Потом, пытаясь шутливой интонацией скрыть недовольство, сказал: "Уж не знаю... Что Вам на это ответить... Можно или нельзя... - и совсем недовольный отошел, стал перебирать листочки с другой стороны стола: - "А зачем Вы хотите уйти?" АА стала ему объяснять, что не хочет мешать ему работать, что ему ведь штук пять статей надо написать сегодня... Пунин, не ответив определенно, ушел в спальню. Я сделал жест, показывающий, что хочу уходить. АА дотронулась рукой до моих колен... "Подождите..." Встала, пошла в спальню. Говорили они тихо. Пробивались сердитые интонации Пунина. АА с видом побежденной вернулась, села в кресло. Я понял, что Пунин настоял на том, чтобы она не уходила. Попрощался. Встал.
Я интуитивно угадал: через полтора часа по моем возвращении домой раздался звонок. Предлог был: "Перепишите мне планы стихов... Это только одна страничка..." - "Сейчас?" - "Нет, когда Вам это будет удобно". - "Вы пойдете домой?" - "Да".
16.11.1925. Понедельник
Днем я звонил 212-40. Ответила Аннушка и сказала, что АА не придет сегодня до вечера. Вечером я пошел к Куниной, с которой уговорился по телефону. Кунина меня обманула. Ее не оказалось дома. Я вернулся к себе. Узнал: АА только что мне звонила. Позвонил, и направился в Шер. дом. Пунин был дома. Сидел на диване и просматривал какую-то французскую монографию. АА сегодня оживлена и очень интересна. Объяснила мне, что целый день пролежала и только что встала, пришла сюда. "Почему лежали? Плохо чувствовали себя?" "Просто не могла встать - и пролежала". Этим АА и объясняет свою оживленность. А я, напротив, сегодня хмур и чем-то недоволен. АА продиктовала мне (по моей вчерашней просьбе) вопросы. Как Браудо редактировал переводы во "Всемирной литературе"... Что хотел сделать Шилейко, и что ему сказала на это АА...
Сегодня - в черном шелковом платье и на левом плече - большой белый платок.
Стал читать стихотворение "Странник идет", но был прерван: "Я знаю это стихотворение. Дальше будет: "Вечером лампу зажгут в коридоре". Это нехорошее стихотворение. Читайте", - и я прочел его до конца. Откуда знает это стихотворение - не помнит. Другое стихотворение "Слепой", также известное, было выслушано без замечаний.
Был - недолго - в Мр. дв. Рассказывал о посещении меня О. Мочаловой, дурой-бабой, приехавшей из Москвы на два дня, со мной почти не знакомой, и явившейся ко мне, чтоб я непременно познакомил ее с Сологубом, Ахматовой и Пястом (!). Мне едва удалось отговорить Мочалову от похода к АА.
("А это сегодня было бы особенно неудачно: я плохо чувствовала себя".)
После прихода Пунина я ушел из Мр. дв.
17.11.1925. Вторник
В 11 часов утра я зашел к АА в Шер. дом. Она еще на вставала - лежала на диване в кабинете. Зашел я для того, чтобы исполнить ее просьбу: за прислугу, Маню, ей нужно уплатить два рубля страховки (с жалованья 16 рублей - с 1 октября по 1 ноября). Взял нужные бумаги. Пунин еще не был одет, когда я пришел. Оделся, вышел в кабинет. Стали искать "Мифку", в которой были эти бумаги. "Мифка" долго не отыскивалась. Нашли ее в ногах у АА на диване. Только нашли - опять исчезла. АА с виновато-кокетливым видом искала ее.
Я собрался уходить - АА протянула мне руку и жалобным голосом протяжно сказала: "Благодарю Вас, душенька"... Мы расхохотались, я сказал: "Вы всегда такая - испортит человеку жизнь, а потом жалобным тоном говорит!" Шутили, АА в хорошем настроении была.
Вечером, в половине седьмого, я опять пришел к АА. Со взносом ничего не вышло - разные формальности требуются, нужно расчетную книжку В. К. Шилейко, а он не дает ее, да Маня и не на него записана, а на АА.
Вечером Пунин проявлял фотографию - он сегодня при свете магния сфотографировал всех находящихся в квартире за обедом (АА, троих детей, А. Е. Пунину, ее брата с женой).
Я принес купленную мной сегодня книгу "Les fleurs du mal". Читала их, сидя за письменным столом. Читала много стихотворений - вслух и переводя те места, которые были мне непонятны. Читала "B n diction" - 12 и 13 строфы, сравнивала со стихотворением Николая Степановича ("У цыган"): "Correspondances" (первая и вторая строки "У цыган"). "А Th odore de Banville"; "Un fant me" (7-8 стр. - "Крест"), "Toute enti re", "XLIII", "Le flambeau vivant" ("Я сам над собой насмеялся"); "R versibilit " ("Подражание персидскому" - композиция, план); "L'autre spirituelle"; "L'invitation au voyage"; "Moesta et errafunda" ("Сентиментальное путешествие") и другие.
Я пошутил, что если в ее стихах так же порыться, то и в них можно найти что-нибудь общее с Бодлером. АА стала протестовать, сказала, что она очень хорошо помнит свои стихи и что есть только одно место, точно соответствующее ее строке: "Двадцать первое. Ночь. Понедельник". - Это: "Vendredi treize nous avons". Но - и АА, улыбнувшись, сказала: "Вот вам крест, клянусь, что это простое совпадение...".
Читали, разбирали, говорили, Пунин принес негатив, рассматривали...
Потом Пунин притащил аппарат и магний в кабинет и фотографировал на диване детей...
Я ушел в половине десятого вечера.
19.11.1925. Четверг
Сегодня день моего ангела. Я пригласил к себе АА и Пунина. АА, пообедав в Ш. д., ушла в Мр. дв., и была там до вечера. А вечером - в начале одиннадцатого пришла ко мне. Пунин пришел на несколько минут позднее (прямо с лекции из Инст. истории искусств). АА вошла, поздравила меня и дала мне подарок - переплетенную в шелк, старую любимую книжку, которую она годами хранила у себя - книжку стихотворений Дельвига. Я раскрыл книжку и прочел надпись: "Милому Павлу Николаевичу Лукницкому в день его Ангела. 19 ноября 1925 г. Мраморный дворец". АА поздоровалась с моей мамой (больше никого дома не было) и прошла в мою комнату. АА была в новом черном шелковом платье. Белый платок на одном плече. Белые шелковые чулки и черные туфли - все единственное у АА...
Я показал АА "Красную газету" со стихами Ал. Блока и со статьей Горького о Блоке. АА прочла стихи: "Это все те же..." (из стихотворений ранних лет Блока). Про статью Горького сказала, что она уже читала ее в заграничном журнале. АА сказала, что Блок в последние дни перед смертью говорил о своей нелюбви к Горькому.
