сам. Поняла?
Я принюхалась: водкой разило так, что меня снова замутило – да только от костюма, а не от дыхания.
– Что происходит?
Он поцеловал меня в лоб.
– Всё хорошо. Всё будет хорошо. Я буду рядом. Всегда.
Я сделала, как он велел. Парни были на бровях, так что во время переноски тюкнули Костю пару раз башкой о соседние машины, и я уже начала переживать, не лишусь ли мужа в первую же брачную ночь.
– Может, в багажник его, а? – Они заржали, а я вдруг услышала стук. Из багажника.
Я тотчас наклонилась и врубила магнитолу, из которой завопило «Всё идет по плану».
– Проснется заодно.
Наслушавшись скабрезных пожеланий и предложений подменить Костю на брачном ложе, я распрощалась с парнями. Водила я неумело, учил меня Костя буквально месяц, так что я ползла едва ли не на два-дцати километрах. Наконец, за руль сел он. Мы долго ехали – по городу, затем по проселочной дороге, потом свернули к лесу.
Костя притормозил, повернулся ко мне и, насупившись, сказал: «Он знает. Знает, что это я его тогда посадил». А я спросила: «Зачем тебе это было нужно?». А Костя сказал: «Затем, что ты домой очень хотела. Соображай, ну». А я хотела сказать: «Так вот за что ты взял с меня плату натурой, да, Костя?», но вместо этого спросила: «И что теперь?». А ты молчал.
Ты молчал. Стучал багажник. Каркала ворона.
Костя вытащил из-под сидения сверток и надел перчатки.
– Останься, я сам всё сделаю.
Но я качнула головой и потянула ручку. Костя кивнул.
– Куртку мою накинь, замерзнешь.
Я натянула кожанку и обошла машину. Костя вытряхнул связанного, разукрашенного кровоподтеками Беса из багажника. Тот мотал башкой и мычал.
– Он что-то хочет сказать.
– И что?
– Пусть скажет.
Костя содрал изоленту, Бес харкнул кровью и смачно выматерился.
– Ты из-за сучки своей совсем страх потерял? Борька узна́ет, узна́ет! Он же тебя с говном сожрет, падла ты такая. Суку твою по кругу пустят, а сученыша вырежут и собакам скормят.
– Тебя же первого сожрут.
Костя хмыкнул:
– Слышал, Бес? – Кивнул мне: – Иди в машину.
Костя поднял Беса за шкирку и вел его по пустырю, подгоняя в спину. Я отвернулась. Шаги замерли и вдруг стало очень тихо, даже вороны примолкли, и тихо было долго, так долго, что я хотела закричать, лишь бы эта тишина прекратилась, лишь бы только…
Раздался хлопок.
Бабушка, бабушка, как быть в лесу, полном волков?
Быть лесорубом, внученька.
Костя вернулся без пистолета и перчаток.
И без Беса.
– Поехали.
Пока мы возвращались к шоссе, пошел дождь. Ты кивнул довольно и сказал: «Это хорошо: дождь размоет следы», а я спросила: «Костя, что же теперь?», а ты сказал: «А теперь мы валим», а я спросила: «Насовсем?», а ты сказал: «Зачем? У нас свадебное путешествие. Пацаны СВ подогнали», а я спросила: «Погоди, но почему мы не уедем насовсем?», а ты сказал: «Теперь это палево», а я спросила: «Почему ты просто не скажешь своим, что жене надо жить на море?», а ты сказал: «Думаешь, на море будет иначе? Там у них всё то же, что у нас. Закон один, Агния: или ты, или тебя». А я хотела сказать: «Ты – меня», но спросила: «И что тогда?». А ты сказал: «Борька откинется через полторы недели, Беса уже наверняка найдут, а пушка укажет на тех, с кем у них терки», и я спросила: «Что будет дальше?», а ты ответил: «А дальше будет война».
И дальше была война.
Приглашения на похороны заменили нам новостные сводки. Узнавая в покойном очередного гостя с нашей свадьбы, я не могла не думать: и эта кровь на наших руках?
Беременность оказалась тяжелой: сказался конфликт резусов, так что последние месяцы я лежала на сохранении. Костя приходил каждый день с цветами, умасливал санитарок, таскал фрукты килограммами, так что все девчонки в палате мне завидовали. Родила я в октябре 1993-го. Костя от меня не отходил, хотя все схватки я визжала и кляла его на чем свет стоит. Увидев Веронику, не расстроился:
– Вот и хорошо. Девку хоть защитят.
А я хотела спросить.
Костя, защитят – как ты меня когда-то?
Но я не спросила.
После рождения Вероники дела Кости пошли на лад. Подаренную Бесом квартиру мы продали и переехали в дом на берегу Волги, который Костя выиграл в карты. У дома появилась охрана, у меня – иномарка с купленными правами, у Вероники – няня, а у Кости – сеть магазинов автозапчастей.
Пришлось потратить немало времени, чтобы придать нашему цыганскому Эрмитажу более-менее пристойный вид.
Как-то раз я полезла на чердак – и среди остальных вещей наткнулась на портрет белокурой женщины с короной на голове. Я долго торчала перед ним, пытаясь понять, где же я ее встречала. Так ничего и не сообразив, велела убрать его.
А потом я ее увидела.
Однажды, спровадив Нонну Сергеевну с Вероникой на грудничковое плавание, я прогуливалась в центре города – и замерла: у салона красоты стояла девушка с портрета.
– Простите, – я не выдержала и подошла к ней.
– Записаны?
– Нет.
– Ничего страшного, проходите, – она затушила сигарету и проводила меня внутрь. Усадила в кресло, накрыла клеенкой и распустила волосы. – Что делать будем? Такую красоту резать нельзя.
– Просто укладку.
Пока она возилась с плойкой, я не выдержала:
– Простите, а мы с вами раньше не встречались?
Она довольно улыбнулась и кивнула на газетную вырезку в рамке на стене: «Елена Прекрасная: мисс-1992». Лена рассказала, как после конкурса красоты стремительно выскочила замуж – и так же стремительно овдовела, когда мужа пристрелили в Греции, а дом с бизнесом отжали.
– Неужели ничего не осталось?
– Почему ничего? Цацки и шмотки разрешили забрать. Год еще в ломбард таскалась, потом на рынок к тетке шубу пошла продавать, а там меня Олежка, муж мой нынешний, и подцепил. Он как раз с торгашей дань собирал, а я его уболтала тетке должок скостить…
– Я имею в виду имущество…
– Ой, да бросьте. Мой-то в Грецию не просто так рванул – чуял, что гражданство пора заводить. Свидетелей проплатил, которые бы сказали, что дед его – грек. Я еще злилась, что меня с собой не взял, а вон оно как получилось… Где бы я сейчас лежала… – Лена бросила взгляд в зеркало – и я наконец вспомнила нашу встречу. – Была у меня подружка, муж у нее посерьезнее моего. Его положили, так она сдуру решила наследство приберечь для
