Идолы и птицы - Арти Зенюк

Получается, в контексте упомянутых странностей в кулинарных предпочтениях разных культур куриные яйца, продукт, так популярный во всем мире – не что иное, как куриная яйцеклетка. А со знанием того факта, что для получения яйца петух и не нужен вовсе, яйцо становится просто продуктом менструального цикла курицы. И мы после этого, с вершины всей своей цивилизованности, пренебрежительно фыркаем на австралийского аборигена, радостно запекающего в листке жирнющую белую личинку, дозу чистого протеина, по сути.

Так прошла моя зима. Всего хватало вперемешку: обыденной суеты – что поесть и как помыть, и восторга невероятных открытий во мне самом и в окружающих меня мелочах. Из того, о чем можно было бы ещё вспомнить, хотелось сказать о выросших за зиму трех зубах мудрости. И четвертый был на подходе. Я по этому поводу даже льстил сам себе – мол, всё потому что я становлюсь мудрей. Хоть такие зубы растут и у лиц с умственным коэффициентом в восемьдесят, но стоило себя мысленно порадовать. Изменения во мне действительно были поразительными.

Я иногда помогал в работе Кирилычу и подменял его на ферме. Прознав, что к нему приехал погостить какой-то родственник, молодой крепкий парень, злые преследователи оставили его на время в покое, и он спокойно занимался своим подземным ходом. Как выяснилось, окошки ферм нужны были не для того, чтобы коровы смотрели в них на природу, а для возможности выбрасывать через них все, что из коров вываливалось или вытекало. Никакой механизации внутри самой фермы не было: деревянные загоны, деревянные кормушки, куда вручную сыпался корм, и катастрофическая грязь. Причем, по всей видимости, эта грязь давно въелась во все элементы конструкций и стала частью декора. Эдакая чудная лепнина, скорее всего, привела бы в восторг моего вымышленного эстета-кошатника Альберта. Такая грязь, что направь Геракл даже самую большую реку через сооружение ¹¹, удалить этот шедевр можно было бы только с самим зданием фермы. Кроме того, здание освещалось очень тусклыми лампочками, что придавало окружению зловещий вид, и в этом всем уныло стояли коровы, покорно ожидая весны.

Все, что было выброшено за окна фермы, там и оставалось навсегда. Покатые склоны многолетнего перегноя уже были почти вровень с окнами. По ним даже кое-где можно было перебраться на крышу фермы. Я мог бы спросить у Кирилыча, почему тонны богатейшего удобрения лежат по бокам невостребованные, но ответ был очевиден: «А кому это нужно». Над этим всем висело непостижимо глупое облако лени и безразличия, вызывая желание без надобности поменьше смотреть в сторону фермы.

Интересующий меня вопрос по поводу лекарственного прибора Кирилыч старался обходить стороной – вернее, его суть. Я даже сам прибор видел ещё только один раз, и то это было выполнено им по моей просьбе. Снять бы чертежи и сосканировать записную книжку, чтобы в будущем попробовать разобраться с научной точки зрения, в чем правда и как он работает. Но я уважал личное пространство Кирилыча и не хотел даже намекать на это. Из некоторых обрывков слов стало ясно, что прибор сделан был с помощью его хорошего знакомого, которого он встретил в странствиях, уже после развода с женой. Тот же знакомый и научил им пользоваться, основным принципам и дозировкам лечения. Из-за того что данный вопрос никто особо не изучал, но в народе такие штуки ходили – прилепилось название живой и мертвой воды. А по сути, это насыщенные ионами разной полярности жидкости. Та, что мертвая, имеет свойство подавлять любую биологическую активность. Живая – стимулирует развитие. А в остальном – дело опыта и умения правильно применить ту или иную жидкость.

– Слушай, Кирилыч, – как-то спросил я. – А ты только для себя этот прибор используешь или для других тоже?

– Знакомых-то у меня особо нет. И я не всё до конца знаю о живой и мертвой воде, – ответил он серьезно. – Поэтому помогаю иногда соседям, если попросят, и только с теми болезнями, в результате лечения которых я уверен. А то случай был с моей помощью. Тут есть одна травка, репешок. Она от шпор на ногах помогает. Что бы ни делали с ними, одно мучение, а заваришь эту травку, ноги попаришь раз, шпоры сами и вываливаются. Так я как-то посоветовал одной из соседок, жаловавшейся на эти самые шпоры, а они у нее, оказывается, были такими большими и глубокими, что, вывалившись, открыли глубокие раны. Пришлось её в больницу везти, дыры залечивать.

Он притих, сделав паузу, а потом продолжил:

– Нехорошо получилось. Но доктора, узнав, от чего такое произошло, сюда приезжали, с увеличительным стеклом на карачках возле моего двора ползали, репешки собирали. Хотя зачем именно возле моего? Их, тех репешков, вон полон луг, куда ни плюнь. Бестолочи.

Я не мог судить о болезни, про которую мне рассказал Кирилыч. Добравшись до цивилизованного банка информации, можно было поинтересоваться этим вопросом. О болезнях ног, мозолях или шпорах я не знал ровным счетом ничего. А не имея уверенности в правильности перевода диагноза с деревенского диалекта, не очень хотелось рыться в поисках неприятных мне болезней. Ясно было одно – есть чудо-травка, с легкостью отторгающая образования, изрядно мучающие людей. Кирилыч говорил правду, в том не было ни малейшего сомнения.