преступления: сложила раскаленный уголь в ведро, туда же сунула и змею, которая немедленно начала поджариваться, закрыла патефонную коробку и осторожно, в два похода вынесла весь этот реквизит из «люкса».
Приехал!
На следующее утро спустившиеся к завтраку литераторы увидели скорбное зрелище. Через вестибюль, предводительствуемые врачом «неотложки», прошествовали двое крепких мужчин в белых халатах, с красными крестами на круглых шапочках. Они тащили на носилках заведующего атпропотделом, а он тщился приподняться, причем правая нога и правая рука его не слушались, глаза сверкали безумным ужасом, а половина рта, кривясь, высвистывала непонятное, зловещее: «Лцфр, стна, мвстфл, влнд…».
Анкудин Чохов, автор рассказов о героических буднях медсанработников, со знанием дела сказал близстоящим:
— Это кондратий, а выражаясь по-научному, гемиплегия, притом с явным поражением когнитивной функции. В девяноста процентах случаев неизлечимо. Был Свирид Свиридыч, да весь вышел.
Стояла в толпе и Рита Карловна. Она прошептала вслед носилкам: «Вот тебе белокрылые ангелы с красными крестами на ризах» и хотела было проследовать на завтрак, но, проходя мимо регистратуры, услышала разговор, очень ее заинтересовавший.
Важный гражданин в белом чесучовом пиджаке и вышитой украинской рубахе отдавал через окошко распоряжения давешней златокудрой статс-даме:
— «Форд» уже выехал встречать. Раз 1–2 освобождается, размести товарища Шустера туда. Личвещи товарища Безбожного в кладовку, быстро уборочку — ну сама знаешь.
— Сделаем, Ромуальд Селифанович, не беспокойтесь, — ответило окошко.
И Рита завтракать передумала.
Она взяла со столика для периодики журнал «Крокодил», села у стены и стала разглядывать веселые картинки с чрезвычайной серьезностью, словно держала в руках какой-нибудь «Вестник социалистической индустрии».
Полчаса спустя в дверь заглянул швейцар, крикнул в сторону регистратуры «Приехал!», а еще через минуту в вестибюль, скрипя сапогами, вошел плотно сбитый мужчина в расстегнутом сером кителе и такого же цвета картузе. Это несомненно и был один из высших руководителей Сонарписа товарищ Шустер.
Два сверкаюших глаза, смотревшие поверх журнальной обложки, так и впились в вошедшего.
Рита Карловна была неприятно удивлена. Она представляла себе автора статьи о запечных тараканах иначе — шустрым, суетливым, чернявым, одним словом, похожим на таракана, а Мирон Шустер оказался нетороплив в движениях, твердоступен, с косым сабельным шрамом на хмурокаменном лице. Когда же прибывший застегнул свой китель, под нагрудным карманом блеснул красной эмалью орден в матерчатой розетке.
Глаза над журналом сузились. В них читалась напряженная мысль.
— Дай сюда. Я не инвалид, сам донесу, — сказал оргсекретарь, обернувшись назад, и отобрал у шофера потрепанный чемодан. — Эй, товарищ! — (Это уже в окошко, громким голосом). — Куда мне заселиться? Бумажки я тебе после занесу, мне в сортир надо.
— Не извольте беспокоиться, товарищ Шустер! Я к вам сама зайду. Ковалев, проводи в 1–2. Завтрак до девяти тридцати, товарищ Шустер, но вы не спешите, стол будет накрыт.
Весь день Рита следила за большим человеком, сохраняя осторожную дистанцию. Завтрак оргсекретарь съел быстро, по-военному: сел и пять минут спустя уже встал, вытирая коротенькие ворошиловские усы салфеткой. Потом так же организованно, походкой ать-два, но уже в полосатой пижаме, проследовал на пляж, обнажил мускулистый борцовский торс, закрыл глаза и стал принимать солнечную ванну.
Тогда следовавшая за ним тенью Рита вернулась в корпус, дождалась, чтобы в коридоре стало пусто, и отворила своим нелегальным ключом номер.
Открыла платяной шкаф, посмотрела на висевшую там одежду: китель, две рубашки, нижнее белье, больше ничего.
Прошла в ванную. Опасная бритва, помазок, зубной порошок «Даешь полюс!».
Расстегнула чемодан, где лежали: толстая книга «Капитал», заложенная бумажкой, с многочисленными карандашными пометками на страницах; свернутый пружинный эспандер; самоучитель немецкого языка; металлическая шкатулочка со шприцом и бутылочкой инсулина.
Мечтательно улыбаясь, Рита покачала на ладони шприц и хотела уж прекратить обыск, но в самом низу лежала еще какая-то плоская коробка. В ней находился предмет, заставивший досмотрщицу забыть о шприце: маленький черный «браунинг» с золоченой гравировкой: «Тов. Шустеру доблестному бойцу Революции от РВС I КА».
С ловкостью, свидетельствовавшей о навыке, Рита выщелкнула магазин, убедилась, что патроны вставлены.
— Тут санитаров будет мало, — сказала она вслух, задумчиво. — Это убийца.
И сама себе ответила:
— Решено. А потом себя.
Стрелять Риту Карловну научил бывший муж, тот самый, в френче, с позабывшимся именем.
Плоская коробочка вернулась на место, а «браунинг» перекочевал в дамскую сумочку.
И больше, до самого вечера, решительно ничего примечательного в Бубе не произошло.
Товарищ Шустер позагорал ровно 90 минут, потом, несмотря на холодную октябрьскую воду, сплавал до буйков и обратно, вернулся в номер, где целый час делал физзарядку, поучил язык потенциального противника, с аппетитом съел в столовой первое, второе и третье, снова сходил на море, проштудировал главу «Капитала», не менее трудную, чем немецкая грамматика, погулял в парке, прослушал в ДК лекцию о международном положении, а там и день, отлично организованный и насыщенный, подошел к концу. Осталось только выпить полезного при диабете кефира, почитать газету и вкусить здорового восьмичасового сна.
Ровно в одиннадцать ноль-ноль товарищ Шустер выключил лампу, положил руки поверх одеяла, зевнул и немедленно уснул.
А потом лампа загорелась вновь, спящий разлепил веки, ослеп от яркого света, поморгал и увидел, что прямо в переносицу ему уставлено дуло, чернеющее круглой дыркой. Разглядел две женские руки, крепко держащие рукоятку. И лишь после этого — тонкое белое лицо с неестественно сверкающими глазами.
И еще слышалась негромкая музыка, звучала модная песенка на изучаемом оргсекретарем языке: «По мне, Рио-Рита, ты лучшая в Гранаде сеньорита».
