подступающих к самой обочине. Перед одним из них — полуразобранный автомобиль, перед другим сидит в пластмассовом кресле человек с размытым лицом. В окне засыхает горшечный цветок; на столбе установлен знак с черепом.
Констанция поворачивает вправо, на хорошо знакомую дорожку. Миссис Флауэрс была права: для остальных детей Атлас — нелепый и устаревший. Здесь нельзя прыгать и рыть туннели, как в играх внутри игрового отдела. Можно только идти. Нельзя летать, строить, сражаться или помогать друг другу, нельзя почувствовать, как грязь засасывает твои башмаки и капли падают на лицо, нельзя услышать взрыв или водопад, мало где можно сойти с дороги. И в Атласе все за пределом дорог нематериально, как воздух: дома, деревья, люди. Твердая только земля.
И все же Атлас завораживает Констанцию. Она может бродить в нем сколько угодно. Приземлиться ногами вперед в Тайбэе или на развалинах в Бангладеш, на песчаной дороге на островке у берегов Кубы, увидеть застывших там и сям людей с размытыми лицами и в старомодной одежде, фантастические транспортные развязки, площади и палаточные городки, голубей, дождевые капли, автобусы, солдат в касках, застывших на полушаге, граффити на стенах, громады заводов по извлечению углекислого газа из воздуха, ржавые армейские танки, водовозные машины — все здесь, вся планета на сервере. Больше всего Констанция любит зелень: манговое дерево, тянущееся к солнцу с разделительной полосы в Колумбии, глицинию, которой заплетена терраса сербского кафе, плющ на садовой стене в Сиракузах.
Прямо впереди камера запечатлела на крутом подъеме старуху в черном платье и серых чулках. Она в белом респираторе и, сгорбившись, толкает детскую коляску вроде бы со стеклянными бутылками. Констанция зажмуривается и проходит сквозь старуху.
Высокая изгородь, низкая стена, и дорога превращается в тропу, петляющую между растительностью. Над головой блещет серебром небо. Странные выпуклости и тени прячутся за деревьями, где изображение распадается на пиксели, тропа становится все у́же, местность все пустыннее, и наконец Констанция добирается до места, дальше которого камеры Атласа не снимали. Тропа заканчивается там, где огромная боснийская сосна, метров двадцать пять высотой, ввинчивается в небо. Быть может, это прапрабабушка ее саженца на ферме № 4.
Констанция останавливается, вдыхает. Она раз десять бывала у этой сосны, чего-то искала. За кривыми старыми ветвями камеры поймали длинную череду облаков, а дерево цепляется за гору, как будто стояло здесь с начала времен.
Констанция тяжело дышит, обливаясь потом на своем «шагомере» в каюте № 17. Она изо всех сил тянется вперед, как будто может коснуться коры, пальцы проходят насквозь, изображение рассыпается на смазанные зерна. Девочка наедине со столетней сосной в выжженных солнцем горах Фессалии, страны волшебства.
Перед затемнением возвращается папа в кислородном колпаке с прозрачным лицевым щитком и лампой на лбу. «На всякий случай», — говорит он; голос глухо доносится из-под колпака. Дверь за ним закрывается. Он ставит на мамин швейный стол три закрытых лотка, дезинфицирует руки и снимает колпак.
— Брокколи по-охотничьи. Сивилла сказала, переходим на принтеры в каждой каюте, чтобы децентрализовать питание. Быть может, это наши последние свежие овощи на какое-то время.
Мама кусает губы. Лицо у нее такое же белое, как стены.
— Как Изекил?
Папа качает головой.
— Это заразно?
— Никто пока не знает. С ним доктор Чха.
— Почему Сивилла еще не разобралась?
Я над этим работаю, отвечает Сивилла.
— Работай быстрее, — говорит мама.
Констанция с папой принимаются за еду. Мама сидит на своей койке и не ест. Она снова просит Сивиллу проверить их жизненные показатели.
Пульс и частота дыхания нормальные. Давление в порядке.
Констанция залезает на свою койку, отец ставит лоточки у двери, затем упирается подбородком в матрас Констанции и убирает ей кудряшки с глаз.
— В моем детстве на Земле почти все болели. Сыпь, простуды. Все немодифицированные люди время от времени заболевали. Это часть того, чтобы быть человеком. Мы считаем вирусы злом, но лишь немногие из них опасны. Жизни больше свойственно сотрудничать, чем воевать.
Диоды в потолке гаснут, папа кладет Констанции руку на лоб, и на нее накатывает оглушающее чувство, будто она в Атласе, стоит на Феодосиевой стене, на белом, крошащемся под солнцем известняке. «Сколько существует человечество, — сказала миссис Флауэрс, — мы, люди, пытались одолеть смерть. Никому это не удалось».
На следующее утро Констанция вместе с Джесси Ко, Омикроном и Рамоном стоит у перил второго яруса библиотеки. Они ждут, когда доктор Пори придет вести утренний урок алгебры. «Тайвон тоже опаздывает», — говорит Джесси, Омикрон добавляет: «Миссис Ли я тоже не вижу, а ведь это ее Зек всю заблевал», и все четверо детей умолкают.
Наконец Джесси Ко говорит, что она слышала, если заболеешь, надо сказать: «Сивилла, я плохо себя чувствую», и если Сивилла что-нибудь у тебя найдет, она вызовет доктора Чха и инженера Голдберга. Они придут в костюмах биозащиты, и Сивилла откроет дверь, чтобы тебя забрали в изолятор. «Ужас», — говорит Рамон, а Омикрон шепчет: «Смотрите!», потому что этажом ниже миссис Чэнь ведет по атриуму всех шестерых членов команды, которым еще не исполнилось десять лет.
Под высоченными полками дети кажутся совсем маленькими. Несколько взрослых выпускают к сводчатому потолку шарики с надписью «СЕГОДНЯ ТВОЙ БИБЛИОТЕЧНЫЙ ДЕНЬ», а Рамон говорит: «Им даже панкейков не дали».
Джесси Ко спрашивает: «Как вы думаете, каково это — болеть?», Омикрон говорит: «Я ненавижу многочлены, но лучше бы доктор Пори пришел», а внизу малыши держатся за виртуальные руки, и атриум наполняют их звонкие голоса:
Мы как один,
В любом деле мы как один,
Только все вместе,
Все вместе дружно,
Мы долетим до…
и Сивилла объявляет: Всем без исключения немедицинским сотрудникам оставаться в своих каютах. Инициирую карантин второго уровня.
Зено
Мало-помалу теплеет. Рекс все чаще смотрит на холмы вокруг Лагеря номер пять и жует нижнюю губу, как будто созерцает нечто далекое, чего Зено не видит. И как-то во второй половине дня Рекс подзывает его поближе и, хотя на полсотни футов вокруг никого нет, шепчет:
— Ты заметил… по пятницам? Бочки из-под бензина?
— Пустые увозят в Пхеньян.
— А кто их грузит?
— Бристоль и Фортир.
Рекс смотрит еще мгновение, как будто проверяет, сколько Зено может уловить без слов.
— Ты когда-нибудь замечал две бочки за кухней?
После переклички Зено, проходя мимо, смотрит на бочки, и живот у него сжимается от страха. В этих бочках когда-то было растительное масло. По виду они не отличаются от бензиновых, только крышки у них съемные. Размер такой, что внутри как раз
