него шнурок, она начала приподниматься в кровати, как будто какая-то сила равномерно подтягивала ее, и глаза у нее распахнулись шире. Она скорбно смотрела на шнурок.
– Никак понять не могу, как тебе удалось самой завязать такой двойной бант. Ты покажешь мне, как это делается?
Боб сказал это спокойно и доброжелательно, и она согласно кивала, да, конечно, сейчас, забрала у Боба шнурок и попыталась обвязать им свое запястье. Когда бант у нее не вышел, стала пробовать еще и еще. Когда бант развалился в четвертый раз, она подняла лицо, озадаченно глядя на Боба, словно удивлялась, чем это они с Бобом заняты, как их занесло на этот неведомый перекресток.
Самое начало нового утра было заметно за оконными шторами; спальня полнилась первыми лучами дневного света. Конни растянула шнурок во всю длину и обмотала его вокруг запястья, будто собираясь попробовать еще раз, но не собралась, а начала плакать, и Боб смотрел на это, смотрел, как она стискивает шнурок в кулаке и поднимает кулак, прикрывая лицо, содрогаясь от плача все сильней, но беззвучно.
Боб не до конца еще все понимал, не позволял себе полностью осознать, что произошло с его жизнью, когда зазвонил будильник, и звон, наполнив комнату, привел его в ужас, так что он бросился поскорей схватить часы с прикроватной тумбочки, угомонить их. Он начал отступать назад, все дальше от Конни, и пятился, пока не вышел из спальни. Остановился на верхней площадке лестницы, слыша, как тикают в ладонях часы, и да, теперь да, он понял, что в самом деле случилось, звук побудки стал громче, он бился в самое сердце, растолковывая, как оно все обернулось для Боба Комета; вот в чем был финт со шнурком.
В одиннадцать с половиной лет Боб Комет сбежал из дома. То, что он форменно сорвался с места, не было чистой случайностью: он уже до того несколько месяцев играл с мыслью о бегстве. Маловероятно, впрочем, что он пошел бы на это, если б не инцидент с мистером Бейкер-Бейли, вызвавший у него душевное отвращение и предоставивший значимый повод, а не смутное нечто, от которого вообще стоило убегать.
Стремление уйти из дому вызрело у него по причинам самым распространенным. Начитавшись приключенческих книг, он сочинил собственное повествование, сводившееся к тому, что герой несчастлив, обделен материнской любовью и во всем мире нет у него ни единой родной души. Так он видел себя, и это была правда, но только отчасти. На самом деле мать, конечно, любила его, просто она его не понимала. И друзей он мог бы себе найти, если бы захотел, но при той отчужденности, которую он чувствовал к сверстникам, товарищество делалось невозможным. Так что, в общем, он был несчастлив, это факт, и история о том, что герой рвется из дому, была скомпонована в дань тому, что он считал тогда своей горестной долей.
Боб ни дня не пропустил в школе и выполнял все, что от него требовали, но ему не верилось, что это важное дело. Порой в школе случалось что-то забавное или занимательное, поскольку дети часто сразу и забавны, и занимательны, но куда чаще, и даже чаще всего, считал Боб, ничего подобного там не происходило.
Всю неделю он с нетерпением ждал выходных, по субботам вставал рано, готовил себе завтрак, подхватывал свой готовый к побегу рюкзак (чистые носки и трусы, пижама, роман, зубная щетка, расческа и все его сбережения, двадцать один доллар), спускался с холма, переходил по Бродвейскому мосту реку и шел к железнодорожному вокзалу. “В дорогу поездом!” – гласила неоновая реклама, и Боб находил этот призыв здравым.
Ему нравилось сидеть в главном зале на длинной деревянной скамье, наблюдать за вокзальной суетой, за сюжетами, которые разыгрывались вокруг, за прибытием и отправкой солдат, за расставаниями в слезах и за любовными встречами. Ему нравилось, как поезда подъезжали к станции, шипя и бормоча, будто кто-то погружается в горячую ванну. Ему нравилось, как щелкали буквы на табло прибытия и отправления. Не было такого города, в который он хотел бы сбежать, – ни в Бейкерсфилд, штат Калифорния, ни в Гринвилл, штат Миссисипи, ни в Абилин, штат Техас, ни в Гэллап, штат Нью-Мексико; но ему нравились названия мест, и волновала мысль, что эти места существуют на самом деле, что люди, садящиеся в поезда, скоро будут дышать тамошним воздухом.
После нескольких выходных, проведенных в главном зале, Боб осмелел и начал осматривать поезда внутри, пока они стояли на станции. Было приятно быть в движении подобно многим другим, идти по проходу, протискиваясь мимо мужчин и женщин, в то время как те рассаживались или укладывали свой багаж на верхние полки. “Прошу прощенья, – нравилось говорить ему, – извините, пожалуйста”. Пройдя все вагоны до последнего или заслышав с перрона клич “Посадка заканчивается!”, он выходил из поезда и возвращался на длинную деревянную скамью или же через мост брел обратно домой с тем, чтобы, проснувшись наутро, заново перебрать в уме свои вчерашние впечатления.
Однажды в мае Боб в пятницу, придя из школы, увидел, что мать расхаживает по гостиной, курит и пьет коктейль, лицо ее сильно накрашено, волосы в бигудях, а до хруста новое платье перекинуто через спинку дивана. Она объяснила Бобу, что вечером устраивает, как она выразилась, “прием” и что Бобу придется переночевать сегодня у ее сослуживицы, на другом конце города.
– У нее мальчик примерно твоего возраста. Его зовут Рори, и, похоже, он славный парень, я уверена, вы подружитесь и хорошо проведете время.
Боб прежде никогда еще ни у кого не ночевал, ему страшно этого не хотелось, и он принялся упрашивать мать, выдвигая условия: всю ночь он просидит в своей комнате; он не издаст ни звука; никто из тех, кто приглашен на этот “прием”, даже не почует, что он вообще там есть. Но мать отвечала отказом, и тон у нее был непреклонный. Она приказала ему собрать сумку, и Боб, забрав в своей комнате тот самый рюкзак для побега, первым вышел из дома и сел в машину. Вскоре и мать появилась в розовой прозрачной косынке поверх бигудей, что-то сама себе говоря и поматывая указательным пальцем с красным ногтем, на котором болтались ключи. Пока они ехали через город, она попыталась подбодрить Боба воспоминаниями о ночевках своей юности: игры, в которые они играли с подружками, приступы безумного смеха и то, как они пытались всю ночь не уснуть, и никогда это у них не получалось.
– Может, вы с Рори все же пройдете эту дистанцию, а? Проболтаете до рассвета.
Мать была как на
