взяла стулъ и сѣла противъ мужа, по другую сторону стола.
— Boris, — начала она, ежась и отчеканивая слова: — я была вчера у графини Варвары Петровны и она мнѣ сообщила по дружбѣ, que tu es tres mal vu par les superieurs… mais tres mal, tres mal. [3]
— Знаю!
— Comment, tu ne nie pas ce fait? [4]
Надежда Аполлоновна выпрямила свою сухую грудь и строго-испытующимъ взглядомъ обдала Бориса Павловича.
— Я знаю, — заговорилъ Саламатовъ, поднимая голову и переходя въ жалобный тонъ — что мое высшее начальство смотритъ на меня съ кандачка.
— Q’est ce que cette expression? [5] — перебила съ гримасой Надежда Аполлоновна.
— Ну, да, съ кандачка смотрятъ, считаютъ меня мерзѣйшимъ чиновникомъ, я это прекрасно знаю.
— Mais tu ne penses done pas a ta carriere?хъ [6]
— Эхь! — вскричалъ Саламаговъ, и точно сбрасывая съ себя какую-то тяжесть, всталъ, выпрямился и сложилъ руки на грудь. — Jen ai assez! [7]
Надежда Аполлоновна съ истиннымъ изумленіемъ поглядѣла на своего супруга. Ничего подобнаго она отъ него еще не слыхала.
— Oui, j’en ai assez! [8] — повторилъ Саламатовъ и тряхнулъ головой. — Я самъ, матушка, на себѣ волосы рву, что до сихъ поръ, чортъ знаетъ изъ-за чего, втянутъ въ этотъ дурацкій чиновничій хомутъ.
— Boris, menagez, de grace, vos expressions! [9]
— Вамъ угодно продюизировать меня въ гранъ-мондѣ и заставлять, выслушивать отъ всякаго выжившего изъ ума старикашки распеканья! Нечего сказать, пріятная перспектива!
Саламатовъ заходилъ по кабинету.
— Mais vous divagaez, mon cher, [10] — отчеканила супруга, не мѣняя позы и слѣдя злыми глазами за тушей своего мужа. — Вы, кажется, совершенно забыіи, что я сдѣлала для вашей карьеры? Вы потому имѣете такой успѣхъ… dans la finance… что вы въ большомъ чинѣ, que vous avez une charge honorifique [11]. этого никогда не нужно забывать… иначе ваши купцы и жиды… enfin Dieu sait quel monde [12] не станутъ заискивать въ васъ. Et yous me lancez à la figure le durreproche de porter le joug du service! Ah! Vous me faites pitié, Boris! [13]
Борисъ Павловичъ пожалъ плечами и, сбавивъ тону, произнесъ:
— Мнѣ золотаго шитья не нужно, мнѣ жалованья не нужно, и у разныхъ старушенцій ручки цѣловать опротивѣло. Я не хочу, какъ каторжный, работать чортъ-знаетъ изь-за чего!
— Mais ça provient de votre dévergondage… [14] Ваша жизнь дѣлается, наконецъ… je ne saurais la qualifier dignement… [15] Вы знаете, какъ я снисходительна къ вашимъ prouesses [16]; но на все есть мѣра. Вы, наконецъ, меня срамите; моя родня rougit presque en prononçant votre nom [17]…
— Ну, и пущай ee!
— Boris! — гнѣвно сказала Надежда Аполлоновна, возвышая голосъ и приподнимаясь-vous savez que je ne suis pas femme a faire danser sur le pied que l’on veut. Vous changerez de conduite. Adieu, Travaillez. [18]
Борисъ Павловичъ хотѣлъ что-то сказать, но махнулъ рукой. Онъ былъ радъ, наконецъ, что она уберется. Но прежде, чѣмъ она вышла изъ кабинета, лакей доложилъ:
— Господинъ Гольденштернъ.
— Eh bien! La juiverie ya son train, [19] — пустила супруга.
— Да вѣдь я сказалъ, что ко мнѣ никого не принимать!
— Вы еще вчера изволили приказать ихъ только и принять.
Саламатовъ схватился за голову.
— Ne vous donnez pas de dementis au moins-vis à vis les domestiques, [20] — уязвила супруга и прослѣдовала въ гостиную.
— Проси, — вымолвилъ совсѣмъ убитый Саламатовъ.
Абрамъ Игнатьевичъ такъ и вкатилъ клубкомъ въ кабинетъ.
— Ну, что вамъ еще? — окликнулъ его Саламатовъ.
— Ай, ай! какой вы сердитый! Вѣдь вы сами просили, чтобы къ вамъ сегодня заѣхать. Вотъ я и заѣхалъ.
— Ну, садитесь, садитесь, — проговорилъ Саламатовъ, отправляясь къ столу.
— Вы, ваше превосходительство, не забыли, — началъ Гольденштернъ нѣсколько насмѣшливымъ тономъ — что вамъ надо приготовиться къ большой баталіп.
— Некогда мнѣ,—отрѣзалъ Саламатовъ. — Я три дня И; три ночи долженъ просидѣть въ моей канцеляріи.
— Но вы припомните, небось, — возразилъ Гольденштернъ — что у пасъ уже условіе домашнее написано.
— Какое условіе?
— Ай, ай, какъ-же это вы такъ скоро забываете, ваше превосходительство! Вѣдь вы-же хотѣли непремѣнно-условіе. Вотъ оно. Не угодно-ли заглянуть?
Абрамъ Игнатьевичъ полѣзъ въ боковой карманъ, вынулъ оттуда сложенный вчетверо листъ, развернулъ его и поднесъ Саламатову.
— Что мнѣ его читать! — крикнулъ Саламатовъ. — Да-и какія тутъ условія? Развѣ вы прежде условія со мною заключали? Небось, когда я вамъ нуженъ былъ, вы прямо несли куши и валили на столъ: бери и дѣйствуй, а коли этого мало, такъ мы еще столько-же наворотимъ. Вотъ вы какъ поступали!
— Сдѣлайте одолженіе, Борисъ Павлычъ, васъ и теперь никто не обижаетъ. Это для вашей-же обезпеченности. Вы будете рисковать.
— Такъ вы-бы ужь такъ прямо и сказали, что собираетесь мошенничать.
— Полноте, полноте, ваше превосходительство. Повѣрьте, вамъ-бы ужь предоставленъ былъ весь кушъ сполна, если-бъ вы сами немножко…
— Ну, что я самъ?
— Если-бъ вы сами не запугали нашихъ. Не разъ. и не два было, что вы насъ на мель сажали. Развѣ неправда?
— Я не двужильный! — вскричалъ Саламатовъ, все еще не беря развернутаго листа изъ рукъ Гольденштерна.
— А впрочемъ, — сказалъ Абрамъ Игнатьевичъ, взглянувъ изъ-подъ очковъ на Саламатова — если вамъ неугодно подписать это условіе, то вы пасъ, по крайней мѣрѣ, предупредите. Мы будемъ искать другого.
— Кого-же это? — быстро спросилъ Саламатовъ.
— Мы васъ сами хотѣли просить на случай, если вамъ рѣшительно нѣтъ времени, указать на кого-нибудь, кто-бы имѣлъ хоть часть вашихъ талантовъ. Вотъ мы думали насчетъ молодаго нашего директора.
— Ужь не Малявскаго-ли? — спросилъ Саламатовъ.
— Именно, именно.
— Провалитесь вы съ нимъ на удивленіе всей Европы.
— Конечно, ему до васъ — вотъ какъ! — И Абрамъ Игнатьевичъ показалъ рукой чуть не до потолка, — но въ немъ есть огонекъ и на цифрахъ его не скоро собьешь, не скоро.
— И вы съ нимъ также условіе заключите?
— Своимъ порядкомъ! Онъ, извѣстное дѣло, не сталъ-бы упираться.
— Еще-бы! — сказалъ, тряхнувъ головой, Саламатовъ — губа-то у него не дура.
Борисъ Павловичъ сдѣлалъ конца два по кабинету. Онъ успѣлъ вспомнить, что безъ тридцати тысячъ, выговоренныхъ имъ въ условіи, онъ рѣшительно не сведетъ концовъ съ концами и скандально запутается.
— Такъ какъ-же, ваше превосходительство? — спросилъ Гольденштернъ, успѣвшій переложить бумагу изъ правой руки въ лѣвую.
— Дайте-ка условіе, — крикнулъ Саламатовъ и почти вырвалъ листъ изъ рукъ Гольденштерна.
Онъ быстро пробѣжалъ его, тяжело дыша и посапывая, потомъ подошелъ къ столу и положилъ на него бумагу.
— У васъ копіи нѣтъ? — спросилъ онъ. — Прикажете-переписать? Ну, да
