Круть (с разделением на главы) - Виктор Олегович Пелевин

— Ладно, — сказал Сердюков. — Сегодня поговорю.

Майор Тоня подняла глаза на Сердюкова.

— Он правда это предложил? Для блатных какая-то сложная мысль. Или вы надоумили, Дронослав Маринович?

— Чего сразу я? Я про этот угол Лукина даже тонкостей таких не помнил. Что его циферблат на башне показывает. Думал, угол секретный.

— Угол сам не секретный, — сказала Тоня. — Метод расчёта секретный. Я в институте Лукина стажировалась, помню ещё.

— Да? Вас потом сюда распределили?

— Сама пошла, — буркнула Тоня. — Чтобы в Москве карьеру делать, надо баночных родственников иметь. Здесь хоть кормят сытно.

— Ну как? Будем идею вниз передавать?

— Семь раз отмерить надо, — ответила Тоня и уставилась на бюст великого климатолога. — Курпатову надо одно — чтобы крутили. Тут Кукер правду говорит. С другой стороны, если про это в институте Лукина узнают…

Она махнула рукой.

— Я считаю, — сказал Сердюков, — сообщить Курпатову всё же стоит. Пусть министерство с институтом сами этот вопрос решат.

— Думаете, они его друг с другом решать будут?

— А как же ещё?

— А так, что отвечать по-любому нам придётся. За то, что мало крутим — перед министерством. А за то, что угол не тот — перед институтом. Эти, в банках, никогда ни в чём не виноваты.

Сердюков помрачнел.

— Да, — сказал он, — так и есть. Только я Кукеру уже обещал, что мы доложим. Давайте попробуем, а дальше видно будет. Кто по ветряной линии ваш начальник?

— По такому вопросу надо лично к Курпатову, — ответила Тоня. — Министру.

— Министр ветрогенезиса в такие вопросы входит?

— Он ещё как входит, — сказала Тоня выразительно. — Именно в такие. На кого, по-вашему, мы майним? Тут как раз других посвящать не стоит. Только напрямую.

— Ну так пишите рапорт.

— Какой ещё рапорт, — вздохнула Тоня. — Я сейчас по правительственной спецсвязи попробую. С тегом «отказ от крутилова». На такие запросы он трубку сразу берёт.

— Какую трубку?

— У них там в раю у всех трубки. Симуляция такая. Три телефона для связи. Отец, Сын и Дух. Как у Михалковых-Ашкеназов когда-то. Ну, баночная традиция.

— Я ни слова не понял, — сказал Сердюков.

— И ваше счастье.

— Вы по телефону с ним общаться собираетесь?

— Я — по импланту. По спецканалу. Это Курпатову в симуляции будет казаться, что он со мной по телефону говорит. Помолчите минуту. Я уже в системе.

Она налила стакан воды из графина, выпила, откинулась на спинку стула и замерла.

Я немедленно переключился на Сердюкова — наблюдение во время переговоров могла засечь система безопасности. Всё-таки сердобольский министр и баночный генерал. Спокойней было следить с другой точки.

Сердобольская спецсвязь через имплант «TH INC», думал Сердюков. Как говорил Витгенштейн, строго проведённый трансгуманизм совпадает с чистым сердоболизмом и обратно. Ну не говорил, хорошо. Сказал бы, если бы дожил до банки. Хотя бы для того, чтобы эту банку заслужить.

Мысли Сердюкова, совершенно для меня бесполезные, казались прозрачными как воздух в ясное утро. Может, дело было именно в их бесполезности? Омнилинк даже разобрал фамилию — но смотреть, кто этот Витгенштейн, я не стал. Наверно, какой-то сердобольский философ.

Майор Тоня, похоже, уже говорила с начальством — и беседа складывалась удачно. Тоня расслабилась, вся как-то размягчилась, а потом её лицо поочередно выразило мольбу, испуг (но радостный) и самое настоящее счастье.

Минуту или две она лучилась как новогодняя ёлка, а затем из-под её закрытых век потекли слёзы — и катились по щекам так долго, что Сердюков задался вопросом, не специально ли она пила перед разговором воду. Когда слёзы иссякли, Тоня сделала несколько гримас, возвращая себе контроль над мышцами лица, и открыла глаза.

Сердюков галантно подал ей бумажную салфетку.

— Благодарствуйте, — сказала Тоня и промокнула лицо.

— Пообщались?

— С самим, — кивнула Тоня. — С министром ветрогенезиса.

— И что он сказал?

— Дал добро. Велел только, чтобы информация за пределы колонии не выходила.

— Да как же этих петухов удержишь, — засмеялся Сердюков. — Они с первым этапом своим расскажут.

— Курпатову их малявы по барабану. Главное, чтобы официальных сводок не было. Молчите в тряпочку.

— Именно в тряпочку? — поднял бровь Сердюков.

— Именно, — сказала майор Тоня. — Я вам выдам служебную. Мы все в такие молчим.

— Ох, Тоня. Не всегда понимаю, когда вы шутите, а когда всерьёз…

— Жизнь такая, Дронослав Маринович, — улыбнулась Тоня. — Скажу по секрету, что начальству идея понравилась. Если получится — распространят опыт на весь Дальний Восток. Как бы Кукера от нас в институт Лукина не забрали.

Над столом Ломаса мерцала панорама ветроколонии номер семьдесят два имени Кая и Герды — вид с птичьего полёта на велодром. Картинка постоянно обновлялась, и мы видели именно то, что происходило в Сибири.

Мы даже слышали то же самое. Из репродукторов над колонией гремел задорный девичий хор:

Действительно, крутили все.

Если бы я не знал, на что гляжу, у меня осталось бы ощущение весёлого спортивного праздника. Я даже решил бы, что передо мной та самая армия дон кихотов, о которой пел репродуктор. Она делилась на два фланга — мужской и женский — и штурмовала две высоченные ветряные мельницы.

Но мне было известно, почему велосипеды неподвижны. Я понимал, отчего винты ветровышек повёрнуты под разными углами (на мужской половине уже выставлен был угол Кукера). Больше того, я знал, зачем у дверей в редукторные будки стоят улан-баторы в полной боевой экипировке.

Во многой мудрости много печали, да.

— Есть новости, — сказал Ломас.

— Хорошие или плохие?

— Пока непонятно.

Проекция над столом изменилась. Теперь я видел реку, текущую среди тайги. Это была даже не река, а речушка. По сибирским меркам.

— Это Вонючка. Возникла из промышленных стоков, сейчас стала гораздо чище, но название сохранилось. Раньше протекала точно через то место, где мемориал Лукина и