гайдука. Потом все дети получили возможность прикоснуться к аутентичному оружию, как сообщалось в подписи под снимком. На другой фотографии какой-то мальчуган восьми-девяти лет целился в классную доску, держа револьвер обеими руками. Другой молодец пытался вытащить из ножен ятаган. На снимках виднелись улыбающиеся лица гайдуков. Хотя нужно официально запретить вход на территорию школы с оружием. На сайте была размещена благодарность в адрес бизнесменов-патриотов, которые не жалели средств на воспитание болгарских детей.
На другой странице клуб исторических реконструкций решил наглядно показать историю героя народной песни Балканджи Йово. Тот запретил своей сестре Яне выходить замуж за сына турецкого бея и таким образом принять турецкую веру, и турки устроили жестокую расправу — расчленили его. Для этой цели использовали манекен в народном костюме. Насколько я понял, представление прервали, потому что несколько детей потеряли сознание. Еще я прочитал, что в планы клуба входили также реконструкции повешения народного героя Басила Невского и Батакской резни.
Солнце катилось за гору Витоша подобно голове гайдука. С наступлением вечера сильно запахло печеным перцем — самый болгарский и любимый с детства аромат. Если я и патриот чего-то, то именно его — запаха печеного перца вечером. Где-то на другом этаже жарили котлеты, что-то бормотал телевизор… Жизнь продолжалась со всеми своими запахами и суетой. Стало прохладно. Я накинул на плечи куртку и снова уселся за компьютер, чтобы быстренько ознакомиться с информацией о Движении за социализм.
Активисты этого движения быстро освоили новые СМИ, или, скорее, завладели ими, как они сами бы выразились. Призрак коммунизма бродил в Сети, старые эмблемы и сувениры вновь становились символами. Когда же случилось все это? Вот, например, сайт «Вернем социализм, друзья» — наполовину на русском языке. Сразу включилось видео: архивная запись, на которой дети поздравляют с Новым годом генерального секретаря и старцев из Политбюро в правительственной резиденции Бояна. Действие происходит где-то в конце семидесятых. Члены Политбюро похлопывают детей по плечам и пытаются каждого поцеловать. Какая-то девочка брезгливо вытирает лицо рукавом, и камера тут же меняет ракурс.
Бросается в глаза, что на сайте полно плохо написанных лозунгов. Рифмы слабые, содержание — уровня пожеланий, которые школьники пишут друг другу в так называемых тетрадках-лексиконах. Много фотографий Живкова, Брежнева и Сталина, а также кадры Второй мировой войны, снимки автомобиля «лада».
Руками сильными в бою
Врага мы уничтожим…
Левацкий миф с самого начала отличался скудостью. Чтобы идти вперед чтобы работали скрепы мифа, надо забыть о многом. Надо забыть теракт 1925 года в соборе Святой Недели, забыть тех, кто был убит и похоронен в общих могилах сразу после переворота, кого били и топтали сапогами, кого ссылали в лагеря, не помнить о тех, за кем следили, кого обманывали, разлучали, унижали и запрещали. Забыть о них. И забыть о том, что они забыты. Но просто так взять и забыть невозможно, над этим нужно работать. Нужно непрерывно напоминать себе о том, что ты должен что-то забыть. Наверно, это касается любой идеологии.
Мне захотелось покурить. Причем именно крепких сигарет, как когда-то. Желание оставаться дома пропало, и я решил прогуляться. Я пересек скверик перед собором Святой Софии и очутился позади сравнительно нового памятника царю Самуилу. По задумке скульптора, в глаза царя вмонтировали две диодные лампочки, к ужасу прохожих и бродячих котов. К счастью, спустя два месяца лампочки перегорели и никто не озаботился их сменить.
Если что-то и может спасти эту страну от обрушившегося на нее китча, то только лень и разгильдяйство. То, что работает против нее, ее же и убережет. В государствах, где процветают нерадивость и лень, ни зло, ни китч надолго не задерживаются, потому что им тоже нужны поддержка и усердие. Это была моя оптимистическая теория, но подлый внутренний голос шепнул, что, к несчастью, человек способен победить свою лень.
Я шел по улице, а в голове у меня продолжали спорить гайдуки и коммунисты из Сети. Холодный воздух немного привел меня в чувство, и я понял, что существует две Болгарии и ни одну из них я не могу назвать своей.
Я присел на скамейку неподалеку от памятника со светящимися глазами, которые больше не светились. Мне было грустно и одиноко. Я чувствовал себя раздавленным, совсем как в том анекдоте: «„Простите, вы писатель?“ — „Нет, я просто с похмелья“».
Мимо прошла компания подвыпивших парней. Один из них крикнул, обращаясь ко мне: «Дядя, нечего его охранять, он и так не убежит». И отправились себе дальше, заливаясь смехом и не подозревая, что это была самая нормальная реплика, которую мне довелось услышать за все эти дни. Если бы я мог, пошел бы вместе с ними.
Ведь этот город должен быть моим, и мое прошлое должно мотаться по улицам, выглядывать из-за угла и пытаться со мной заговорить…
Но мы с ним, кажется, уже не находим общего языка.
Я вдруг понимаю, что в городе общения нет на всех уровнях. Врачи ничего не говорят пациентам, продавцы не разговаривают с покупателями, таксисты не разговаривают с пассажирами… Не беседуют друг с другом члены отдельных гильдий, одни писатели не общаются с другими, которые, в свою очередь, игнорируют третьих. Дома в семьях царит молчание, мужья не разговаривают с женами, матери и отцы ничего не рассказывают друг другу. Как будто все темы для бесед вдруг исчезли, вымерли, словно динозавры, или, как пчелы, улетели через кухонную вытяжку или маленькое окошко в ванной с разорванной антимоскитной сеткой.
И теперь сидят друг напротив друга он и она, молчат и не могут вспомнить, о чем говорили. И чем больше времени проходит, тем труднее возобновить разговор. Все просто: молчание рождает молчание. В самом начале бывает момент, когда ты хочешь что-то сказать, даже строишь безмолвно фразы, набираешь воздуха в грудь, открываешь рот, но потом машешь рукой и захлопываешь дверь изнутри.
Я был знаком с одной семьей, где муж и жена не разговаривали друг с другом сорок лет, почти всю жизнь. Поссорились из-за чего-то, даже уже не помнили из-за чего, но упустили шанс помириться, а потом это стало невозможно. Дети выросли в атмосфере молчания и покинули родителей. В тех редких случаях, когда они приезжали, родители разговаривали друг с другом с их помощью. «Спроси у отца, куда он дел ножницы», «Скажи матери, чтобы клала меньше соли… Чечевицу невозможно есть…».
Когда их привели в клинику, они
