Георги Господинов
Времеубежище
Начало
Моим матери и отцу, которые до сих пор бродят по земляничным полям юности.
Все персонажи в этом романе выдуманы, и только выдуманные — подлинны.
Никто еще не придумал противогаз и бомбоубежище для защиты от времени.
Гаустин. Времеубежище, 1939
А каким органом мы воспринимаем время? Ты можешь его назвать?
Томас Манн. Волшебная гора
Человек — единственная машина времени, которой мы располагаем.
Гаустин. Против утопий, 2001
Если бы не было дней, где б мы жили…
Филип Ларкин. Дни
Oh, yesterday came suddenly…
Леннон, Маккартни
Будто улица — время, и он — в конце улицы… [1]
Т. С. Элиот.
Бостон ивнинг трэнскрипт
И это наше вечное вчера, вчера, вчера…
Гаустин, Шекспир
Роман появляется неожиданно — с зажженными огнями и включенными сиренами.
Гаустин. Спасительный роман.
Краткая теория и практика
…И Бог воззовет прошедшее…
Екклесиаст 3:15
Прошлое существенно отличается от настоящего тем, что никогда не течет в одном направлении.
Гаустин. Физика прошлого, 1905
Однажды в детстве она нарисовала какое-то животное, которое невозможно было распознать.
«Что это?» — спросил я.
«Иногда акула, иногда лев, а иногда облако», — ответила она.
«Ага, ну а сейчас это что?»
«А сейчас это убежище».
Г. Г. Начала и концы
Часть 1
Клиника «Лечение прошлым»
Итак, тема романа — память.
Темп — анданте, переходящее в анданте модерато, sostenuto (сдержанно).
Возможно, подошла бы сарабанда с ее суровой торжественностью и удлиненной второй долей для начала. Скорее Гендель, чем Бах. Строгая повторяемость и в то же время медленное продвижение вперед. Сдержанно и торжественно для начала. Потом все может — и должно — рассыпаться.
1
Однажды решили вычислить, когда именно была создана Земля. В середине XVII века ирландский епископ Ашер определил не просто конкретный год, но и дату: двадцать второе октября 4004 года до Рождества Христова. Пришлось на субботу (разумеется!) Как утверждают некоторые, Ашер указал даже точный час: около шести пополудни. В субботу пополудни — кто бы сомневался! В какое другое время скучающий Создатель стал бы строить мир и искать себе компанию? Ашер посвятил этому всю свою жизнь. Сочинение насчитывало две тысячи страниц латинского текста. Вряд ли многие потрудились прочитать его от корки до корки. Но тем не менее оно стало очень популярным — может быть, не столько сочинение, сколько само открытие. Все Библии на острове с тех пор выходили с датами и хронологией согласно Ашеру. Теория молодой Земли (а по-моему, молодого времени) широко распространилась по всему христианскому миру. Нужно отметить, что такие ученые, как Кеплер и сэр Исаак Ньютон, также называют конкретные годы Божьего деяния, придерживаясь теории Ашера. Но самым изумительным, как мне кажется, является не конкретный год, а конкретный день.
Двадцать второе октября 4004 года до нашей эры, около шести пополудни.
Однако где-то в декабре 1910 года человеческий характер изменился. Так, по крайней мере, утверждала Вирджиния Вулф. И легко можно представить тот декабрь 1910 года, вроде как похожий на другие — серый, холодный, пахнущий свежим снегом. Но именно тогда что-то перещелкнуло, только очень немногие это поняли.
А рано утром первого сентября 1939 года наступил конец человеческого времени.
2
Спустя годы, когда многие воспоминания разлетелись во все стороны, словно испуганные голуби, он все еще не забыл то утро, когда бесцельно бродил по улицам Вены и увидел на тротуаре освещенного ранним мартовским солнцем бездомного с усами, как у Маркеса, — тот продавал газеты. Внезапно подул ветер, и несколько газет взмыли в воздух. Он бросился на помощь, успел схватить две-три газеты и вернул их бездомному. «Оставьте себе одну», — сказал ему тогда Маркес.
Гаустин — назовем его так, потому что он и сам прятался за этим именем, словно под шапкой-невидимкой, — спрятал газету и протянул продавцу довольно крупную банкноту. Тот растерянно повертел банкноту в руке и сказал: «Но у меня… не будет сдачи». Это прозвучало настолько абсурдно на фоне раннего венского утра, что оба, не сговариваясь, рассмеялись.
Гаустин любил бездомных и в то же время боялся их. «Любил» и «боялся» — эти слова всегда звучали вместе и всегда в такой очередности. Он любил и боялся бездомных так, как боятся тех, кем уже были, или ожидают, что когда-то ими станут. Он знал, что рано или поздно вольется в их ряды (если использовать знакомое клише). На секунду представил себе длинные шеренги бездомных, марширующих по Кертнерштрассе или Грабенштрассе. Да, он был как они, хотя и несколько особенный. Бездомный без определенного времени жительства, так сказать. Просто по стечению обстоятельств у него водились деньги, не много, но вполне достаточно, чтобы отодвинуть превращение метафизического неудобства в физическое страдание.
Он тогда работал психиатром-геронтологом. Это была одна из его профессий. Я подозревал, что Гаустин тайком использовал истории своих пациентов, чтобы удобно расположиться в них и хоть ненадолго занять чье-то место в прошлом. В его голове беспорядочно перекликалось столько периодов, голосов и мест, что он, не раздумывая долго, просто должен был отдать себя в руки своих коллег-психиатров, пока не совершил нечто такое, из-за чего им придется его прибрать, ибо не останется выбора.
Гаустин взял газету, немного прошел вперед и уселся на скамейку. На нем был темный плащ, из-под которого виднелся высокий ворот свитера, голову прикрывала борсалино, на ногах — старые кожаные ботинки. В руках он держал кожаную сумку благородного неброского красного цвета. Гаустин напоминал прибывшего из какого-то другого десятилетия человека, который только что слез с поезда. Он мог бы сойти за тайного анархиста, стареющего хиппи или проповедника из не очень известного ордена.
Итак, он сел на скамейку и прочитал название газеты: «Аугустинер», издание бездомных. Часть материалов писали именно они, остальное — профессиональные журналисты. На предпоследней странице, внизу в левом углу, в самом незаметном месте — это знают все газетчики — было сообщение. Взгляд Гаустина сразу упал на него. Тонкая улыбка, в которой читалось больше горечи, чем радости, раздвинула его губы. Ему снова придется исчезнуть.
3
В то время, когда имя господина Альцгеймера упоминалось только в анекдотах (например: «„Какой диагноз тебе поставили?“ — „Не помню. Какое-то мужское имя, но я его забыл“».), в небольшой газетенке появилось короткое сообщение — из тех, которые читало не больше пяти человек, причем четверо из них тут же забывали новость.
