Речь шла вот о чем.
Некий врач, д-р Г. из Венской гериатрической клиники в Винервальде, страстный почитатель The Beatles, решил обставить свой кабинет в стиле шестидесятых. Он раздобыл старый бакелитовый патефон, обклеил стены плакатами с изображением битлов и обложки знаменитого «Сержанта Пеппера». Купил на барахолке старый шкаф и расставил на полках всякие безделушки, характерные для того времени: мыльца, сигаретные пачки, целую серию игрушечных мини-«фольксвагенов», розовых «кадиллаков» и «мустангов», а также повесил афиши с кадрами из фильмов и портретами актеров. В статье упоминалось, что кабинет буквально завален старыми журналами, а из-под белого халата доктора торчит высокий ворот водолазки. Разумеется, фотографии не было, весь материал состоял всего из тридцати строчек. Интерес представляло упоминание о том, что, по наблюдениям доктора Г., пациенты с нарушениями памяти подолгу оставались в кабинете, становились разговорчивыми, иными словами, чувствовали себя комфортно. При этом было отмечено, что значительно сократилось количество побегов из этой знаменитой клиники, а ведь до тех пор это происходило довольно часто.
Статья была редакционной, имя автора не упоминалось.
Надо сказать, эту идею я лелеял долгие годы, но кто-то меня опередил. Правда, я замыслил роман, не клинику, но это не имеет значения.
Я всегда старался при случае покупать эту газету. С одной стороны, испытывал симпатию к ее издателям (особая история из другого романа), а с другой — был уверен (личное суеверие), что только таким образом, через газету, ты узнаешь о том, о чем так или иначе должен узнать, ибо в один прекрасный момент оно непременно бросится тебе в глаза. И это чувство меня никогда не подводило.
В статье говорилось, что клиника расположена в Винервальде. Я проверил ближайшие гериатрические центры: там находилось по крайней мере три. И нужный мне, как водится, оказался последним. Я представился журналистом: по сути, не особо солгал, ведь у меня было удостоверение, которое я получил в редакции одной газетенки, чтобы бесплатно посещать музеи. Иногда я даже писал для нее. Но, в сущности, мое занятие писательством имело много общего с журналистикой, но было более безобидным, неопределенным и труднодоказуемым.
Тем не менее я все-таки попал к директору клиники, если честно, не без труда. Когда она поняла, что меня интересует, ее тон тут же стал неприветливым и холодным.
— Человек, которого вы разыскиваете, со вчерашнего дня здесь не работает. Почему? Увольнение по соглашению сторон, — ответила она, используя сухие выражения скользкого чиновничьего языка.
— Его уволили? — искренне удивился я.
— Я вам сказала: по соглашению сторон. Почему вы им интересуетесь?
— Неделю назад мне попался в газете интересный материал… — Еще не закончив говорить, я почувствовал, что совершаю ошибку.
— Тот материал, в котором упоминается о попытках бегства из клиники? Мы подали опровержение.
Я понял, что здесь мне больше нечего делать, а также догадался и о причине увольнения «по соглашению сторон». В дверях я обернулся:
— А как звали того врача?
Но директор уже говорила с кем-то по телефону. Я не сразу покинул клинику: отыскал крыло, где находились кабинеты, и увидел, как рабочий снимает со стены табличку с именем врача. Разумеется, это было именно то имя. Я с самого начала не сомневался.
4
Напасть на след Гаустина, менявшего десятилетия, как мы меняем самолеты в аэропортах, — такой шанс выпадает единожды в сто лет. Гаустина, которого я сначала придумал, а потом встретил сотканного из плоти и крови. А может быть, наоборот? Не помню. Незримый друг, более реальный и видимый, чем я сам. Гаустин из моей молодости. Гаустин из моей мечты стать другим, обитать в другом месте, другом времени, в других комнатах. У нас с ним имелась общая обсессия, связанная с прошлым. Разница была небольшой, но довольно существенной. Я везде оставался иностранцем, а он прекрасно себя чувствовал во все времена. Я стучался в двери разных лет, а он уже был там, открывал мне, впускал внутрь, а потом исчезал.
Впервые Гаустин мне понадобился, чтобы написать три строчки, которые возникли в голове просто так, словно из другого времени. Долгие месяцы я мучился, пытаясь добавить к ним что-то еще, но так и не смог ничего сочинить.
Женщина создала трубадура.
Я могу повторить снова:
Это она выдумала Сочинителя…
Однажды я увидел во сне надпись на кожаной обложке: «Гаустин из Арля, XIII век». Помнится, уже тогда я сказал себе: это то, что надо. А потом появился и сам Гаустин, хочу сказать, тот, который походил на него и которому я дал это имя.
Это случилось в конце восьмидесятых.
Я где-то храню эту историю.
Гаустин. Знакомство
5
Именно так мне хочется вам его представить.
Впервые я увидел его на традиционном литературном семинаре, которые обычно проводят на море в начале сентября. Однажды вечером мы удобно расположились в прибрежном ресторанчике, все до одного — двадцати-двадцатипятилетние, пишущие, неженатые и еще не издавшие свои первые книги. Официант не успевал записывать, мы заказывали ракию и всевозможные салаты. Когда наконец все перечислили и умолкли, молодой человек, который сидел в конце стола и не успел сделать заказ, вымолвил:
— Будьте любезны, принесите мне порцию сметаны.
Он произнес это с небрежностью человека, заказавшего по меньшей мере утку по-пекински или «Блю Кюрасао».
Наступила тишина. Слышно было только, как прилетевший с моря ветерок катал по земле пустую пластмассовую бутылку
— Что вы сказали? — изумленно переспросил официант.
— Пожалуйста, принесите порцию сметаны, — повторил молодой человек с тем же сдержанным достоинством.
Мы изумленно помолчали некоторое время, но вскоре разговоры возобновились и за столом вновь стало шумно. Вскоре вся скатерть была уставлена тарелками и рюмками. Наконец официант принес небольшую тарелочку с голубой каемкой. В центре тарелочки изящно, как мне показалось, высилась горка заказанной сметаны. Молодой человек с явным удовольствием, не спеша, принялся есть сметану, и ему хватило ее на весь вечер.
Это была наша первая встреча.
Уже на следующий день я попытался сблизиться с ним, и вскоре мы совсем забыли о семинаре. Мы оба не отличались разговорчивостью, так что чудесно проводили время, гуляя и плавая, прекрасно понимая друг друга во взаимном молчании. Все-таки мне удалось узнать, что он живет один: отец давно умер, а мать месяц назад с третьей попытки, смогла нелегально уехать в Америку. Он очень надеялся, что на этот раз у нее все получится.
Я также узнал, что он иногда сочиняет истории, посвященные концу прошлого века, — именно так он выразился, и мне с трудом удалось сдержать любопытство, сделав вид что я считаю это вполне естественным. Прошлое как-то особенно интересовало его.
Он любил осматривать заброшенные, необитаемые дома, рылся в развалинах, расчищал чердаки, изучал содержимое старых сундуков и собирал всякую ветошь. Иногда ему удавалось сбыть что-нибудь в антикварных лавках или кому-то из знакомых — так он умудрялся обеспечивать себя. Я подумал, что его скромный заказ в тот вечер доказывал, что вряд ли он полностью мог рассчитывать на этот бизнес. Поэтому когда Гаустин, как бы между прочим, небрежно сообщил, что у него имеются три пачки сигарет высшего сорта известной марки «Томасян» 1937 года, я, как заядлый курильщик, поспешил заявить, что давно мечтаю попробовать столь знаменитые сигареты. Он тут же помчался в свое бунгало, а потом с нескрываемым удовольствием смотрел, как я небрежно прикуриваю от оригинальной немецкой спички производства 1928 года. Коробок он мне подарил вдобавок к сигаретам.
