Лицо у него было отечное, под глазами мешки… на собственном опыте, похоже, изучил проблему.
Потом сопровождающие вышли, доктор подходил к каждому и держал руку над головой, повторяя, как заклинание, и мы повторяли за ним: «Я больше не пью никогда, мой организм не принимает алкоголя».
Одна девица забилась в истерике, стала орать: «Не хочу, не буду, у меня скоро день рождения, хочу шампанского». Ее вывела ассистентка.
Гипноз не гипноз, но сеанс оказался действенным. От одного запаха алкоголя меня теперь мутит. Началась новая жизнь. С Анной.
Мы пятнадцать лет вместе. Я знаю каждую ее гримасу, каждую фразу. Могу «по ролям» воспроизвести диалог между нами – за себя и за нее. Когда я так делаю, она злится.
Мы перестали ссориться. При малейшем признаке ссоры просто молча расходимся по разным углам.
Я преуспел. Мы преуспели. Теперь есть дом, в котором можно разойтись по углам.
Есть нежность. Есть даже немного секса. Но нет желания. Оно было, держалось довольно долго, дольше, чем пресловутые три года. Теперь – почти нет. Что делать с этим? Да не знаю, спросите чего полегче.
«Тиндер», молодые глупые тела? Я брезглив. И ленив. Разве что поглядеть. Был один вялый и краткий роман, мне не то чтоб стыдно, а как-то неловко за него. Анна не узнала, хотя раз едва не спалила. Прекратил все это. Ни к чему.
Желание – это, кажется, не только про секс.
Местный лесок, по которому я прогуливаюсь с женой и собакой, вызывает в памяти пересеченную местность моей юности: кроссы по спортивному ориентированию, забеги индивидуальные и командные. У меня от природы «кенийский» бег, на меня специально приходили посмотреть – и тренеры, и девчонки. Спортивное ориентирование мне нравилось больше, чем просто забеги по стадиону. Дистанция десять километров, компас, карта, на ней отмечены десять контрольных пунктов. Все их надо найти, отметиться и прибежать быстрее других. В индивидуальном зачете я всегда был в призерах и по городу, и по области. В командном нужно было еще девчонок тянуть, они быстро выдыхались, и мы их на себе тащили, как овец, на загривке, поперек плеч.
С утра такой вот забег, вечером концерт самодеятельности. Между ними – портвешок для бодрости. У нынешних двадцатилетних нет столько здоровья. Да и у меня нынешнего его нет.
Чиновники нас перекупали друг у друга – и по спорту, и по самодеятельности. Всем надо было на каких-нибудь соревнованиях, смотрах и конкурсах выглядеть молодцами.
Байдарки, походы, песни.
Мама никогда меня не ограничивала и не контролировала. Как-то, уже взрослым, я ее спросил:
– Ну а как вот ты отпускала меня на неделю на байдарках, например?
– Я тебе полностью доверяла.
– А что в школу я не ходил, ты знала?
– А ты не ходил в школу?! Мишечка, какой кошмар!
В трехлетнем возрасте я чуть не утонул, в пятилетнем прикусил себе язык, так, что зашивали, а может и пришивали – плохо помню, как чинили, шок был. В пятом и шестом классе я дико дрался в новой школе – один против всех. До седьмого сильно заикался. К седьмому классу заикание вылечили, жизнь понемногу начала налаживаться. Первой пошла легкая атлетика, потом – танцы и музыка. Сначала в школе, ну а потом и повсеместно. Я практически забросил школу класса с девятого: мы с Терёхой и Самохой вовсю выступали со своей группой на танцах, в ресторанах. Первый гонорар вышел по десятке на брата – бешеные деньги.
Военное училище казалось гарантом будущей стабильности, вплоть до пенсии. Спорт и самодеятельность были актуальны и там, так что в казармах я проводил гораздо меньше времени, чем мои сокурсники. На День Победы выступал на сцене на Дворцовой площади, а они стояли в оцеплении.
Я не мечтал стать артистом. Просто быть на сцене, петь, наслаждаясь свободой и красотой звука, – это был кайф. Преподавательница училищного клуба Серафима Львовна устроила мне прослушивание в консерватории. Мне сказали – давайте, ждем, только ноты выучите за лето, ну и сольфеджио подготовьте хоть как-то.
Профессиональный певец – это звучало так непонятно. Великим певцом я не стану. А абы каким? Да зачем? И еще сольфеджио какое-то… Я не пошел.
Женитьба, служба, служба на севера́х, экстрим – адреналина наелся, и не ради спорта, а ради выживания. Лесные пожары в тайге – в засуху девятнадцать точек возгорания одновременно. Ночевка в зимнем лесу в сломавшемся УАЗе с брезентовым верхом под завывания волков. Талоны на водку и хлеб. Сбор чертовой брусники – ведро можно было сменять на бутылку водки, а уже водку – на продукты. Пять лет без горячей воды. Ближе к девяностым глушили рыбу, продавали грузовиками. Всякими махинациями на излете советской эпохи заработал миллион рублей – купили машину и шубу жене: дефолт. Чуть было не продал китайцам лес за совсем уж серьезные деньги – сделка сорвалась: путч. Настоящий собственный бизнес, отнятый под дулом даже не пистолета, а целого калаша. Много-много директорских кресел и сумасшедших собственников. Дочь уже взрослая – настолько, что объявляет о том, что улетает в Америку. Навсегда. Завтра.
Интрижки. Развод.
Мама всегда рядом.
Вот и промелькнула жизнь – до встречи с Анной.
Анна – моя, я никогда ее не брошу и никому не отдам.
Хотя временами так хочется просто борща и просто секса, тоску наводят временами эти искания и умничанья. Ни о чем. Слишком она сложная бывает, со всеми своими образованиями и рассуждениями.
И хочется бросить все, не думать об Анне, взять гитару и отправиться в переход какой-нибудь, где акустика получше.
Есть время, есть аппаратура, есть группа соратников – таких же музыкантов-любителей, – есть даже студия, в которой можно записываться. Но нет молодости, нет шевелюры до плеч, рожа старая, да и голос уже не тот, и желания не те. Желания.
Подбираю, вспоминаю песню, которую мы с Терёхой сочинили в девятом классе. «Всё – обман, всё – нереальность… всё – как будто бы зеркальность…»
2010–2022 гг., Москва
Я плакала. Мне было жаль эту сильно пожилую женщину, совершенно мне не близкую и даже немного меня утомлявшую, мать Михаила, мою – как это? – свекровь, да. Она умерла от ковида, в больнице. Последние три недели даже по телефону связи с ней не было, она лежала под ИВЛ. Все больше смерть становится похожа на то, как она обустроена в романе «О дивный новый мир» – в специальном стерильном месте, в одиночестве. Только таблетку счастья не дают.
Совершенно
