Тот, судя по всему, мгновенно протрезвел и, боязливо отодравшись от Золотарева, вытянул-ся по стойке смирно:
- Выполню любое задание партии и правительства, товарищ начальник. Его запойная хрипотца приобрела торжественную тональность. - В огонь и в воду, товарищ Золотарев!
- То-то, - остывая, бросил ему Золотарев и выдвинулся в коридор. Слушай мою команду. Все женщины и дети в течение часа должны быть в безопасной зоне у воды. Назначаю ответственным за эвакуацию начальника политотдела Гражданского управления Ярыгина. - Перехватив затравленный взгляд политотдельца, он еще раз, чуть ли не со сладострастием, подчеркнул: - Товарища Ярыгина. Всё, выполняйте приказ...
Через минуту управление опустело: заработал безотказный механизм запущенной им машины, работающей на инерции страха. Ему теперь оставалось только время от времени корректировать ее ход, чтобы она не уклонялась в сторону и не сбавляла темпа. Науку управлять такими процессами он давно выучил назубок.
В стремительно убывающей суматохе коридора перед ним вдруг определился кадровик:
- Вы отвечаете за жизнь всего контингента, - доверительно подступился тот к нему, - а я отвечаю за вашу жизнь, товарищ Золотарев. Вам необходима надежная страховка. Вот, - горбун вытолкнул впереди себя лобастого парня в военной телогрейке и кепке, заломленной на самый затылок. - Катерок у него небольшой, но крепкий. Даже, - тут кадровик насмешливо осклабился, - с командой. Будет стоять специально для вас, на всякий случай. - И торопливо отметая любые возражения, быстро закончил. - В последнюю минуту может понадобиться.
Кого-то этот парень удивительно напоминал Золотареву: наваждение было так объемно, так явственно, что он не выдержал, спросил:
- Ты откуда сам-то?
- Землячок, товарищ Золотарев, - поспешил ответить за того кадровик, опять землячок! Мало тульский, еще и сычевский, Самохин Федор Тихонович, собственной персоной. Прямо скажу, кадр первостатейный: фронтовик, специалист, работник, с такими до коммунизма - рукой подать. Глядишь, даже помните?
Еще бы Золотареву не помнить Самохиных! Не водилось на деревне мужика злее и привяз-чивее дядьки Тихона, случая, бывало, не пропускал, чтобы не подковырнуть, не подразнить отца. Немало слез по Тихоновой милости выплакала золотаревская мать. Младшего из Самохи-ных, правда, он помнил смутно, сказывалась разница в возрасте, но, даже если бы и помнил, восторга от этой памяти не испытал бы: слишком болезненным оставалось для него всё, связанное с Сычевкой.
- Да, да, помню, - сухо отрезал он, заранее предупреждая любые попытки панибратства со стороны непрошенного земляка. - Ты лучше скажи мне, как ты его, катерок свой, на месте удержишь, волна, видел, какая?
Парень заметно угадал его состояние, но оказался умеy - не обиделся:
- Поставлю носом против волны, запущу на всю катушку, якорек сброшу, устоим как-нибудь, товарищ начальник.
Сдержанная деликатность Федора понравилась Золотареву, но он предпочел всё же держать дистанцию - так оно было надежнее:
- Ладно, отправляйся к себе на борт, держи вахту, только учти, я ухожу последним. - Но на прощанье смягчился, бросил вдогонку. - Держи сычевскую марку!
Кадровик прямо-таки засветился Федору вслед, будто собственное произведение издалека рассматривал:
- Хорош парень, ничего не скажешь! - И, снова увязываясь за выходившим Золотаревым, деловито утвердил: - Я с вами.
- Утрясите лучше возможные недоразумения с японцами. - Золотарев был рад отвязаться от настырного горбуна. - Хотят они эвакуироваться или нет?
- Пусть сами выкручиваются, своих вывезти бы,- отмахнулся было тот, но, перехватив нетерпеливый взгляд Золотарева, ослушаться не посмел. - Как знаете, товарищ Золотарев, как знаете, только к чему бы вам это? Поворачиваясь, чтобы идти, он въедливо прищурился. - Может, уже и там землячки отыскались?
В самой походке уходившего горбуна угадывалась угроза и предупреждение, но Золотареву уже было не до него. Стоя сейчас на площадке перед управлением, он зорко обозревал панораму происходящего: дымное пламя поверх ревущей сопки, каменная шрапнель над поселковыми крышами, людские ручейки, стекающие по дорогам и тропам к берегу вокруг пирса. Но в кажущемся вокруг хаосе уже заметно проглядывался определенный порядок, механизм власти срабатывал медленно, но неуклонно: пожары становились кратковременней, разноголосица умеренней, людское передвижение строже. "Только попусти, - удовлетворенно успокаивался он, - сами не заметят, как передушат друг друга".
Полина появилась рядом с ним неожиданно, с медицинской сумкой через плечо, застегнутая на все пуговицы демисезонного пальто, из-под которого торчал белый воротничок ее халата.
- Иду вот, зовут, там у одной, - Полина кивнула вниз, по направлению к берегу, - схватки начались. Вот уж не ко времени! - В ожидании ответа она искоса взглянула на него, но он отвел глаза. - Вам бы тоже пора туда, всего не усторожишь.
- До погрузки нельзя, Полина, на ваших здешних вахлаков, сама знаешь, надежды мало, самому надо до конца проследить. - Он легонько и ласково подтолкнул ее под локоть к дороге. - Иди, там тебя ждут, скоро увидимся.
С неожиданной для себя благодарной нежностью проследил Золотарев, как та послушно тронулась с места и, неуверенно спускаясь к дороге, то и дело оборачивалась к нему, будто ждала, что он еще передумает, задержит, но, так и не получив ответа, более не оборачивалась. И долго еще белый воротничок ее халата, торчавший из-под пальто, мельтешил впереди, пока она совсем не скрылась за срезом спуска.
Едва она исчезла внизу, Золотарева неожиданно обжигающе озадачила простая, как дыхание, мысль: что, какая сила рождает людей столь разными, сводит и разводит их, незримо руководит ими в делах и поступках, откладывая в них любовь и ненависть, страх и мужество, жестокость и милосердие? Во всем этом открывались для него какие-то особые закономерность, логика, смысл. На его глазах, в хаотичном кружении, казалось бы, неуправляемых природных стихий, сеть человеческих связей, искажаясь внешне, не теряла своей внутренней, почти геометрической стройности. В чем же здесь все-таки таилась суть?
Мысль была так по-детски очевидна, что на какое-то время Золотарев провально забылся, и всё происходящее перестало для него существовать. Вновь и вновь кружа догадкой по спирали тех же вопросов, он мучительно старался пробиться к ее вершине, откуда открывалось главное, но высота, призрачно подразнив открытием, ускользала, и его опять отбрасывало к ее подно-жью.
Золотарев очнулся, когда на рейде замаячили корабельные силуэты, а внизу началась первая погрузка. Лишь после этого он в последний раз завернул в управление, вошел в радиорубку и включил селектор:
- Говорит Золотарев. Прекращаю прием! Прекращаю прием! Ухожу последним! Послед-ним, говорю!
Золотарев резко отключил связь и подался к выходу. Сопка бесновалась, осыпая окрестности теплой мукой серого пепла. Хвост огня и дыма над ней высоко подпирал небосвод, время от времени с грохотом разражаясь накаленным добела каменным дождем. Воздух от запаха серы становился совсем непродыхаемым. Безлюдное запустение царило вокруг. "Слава Богу, кажется, все ушли, - вздохнул он, направляясь к берегу, - гора с плеч!"
Но едва он одолел первое кольцо спуска, как чуть не сбил с ног пожилого японца, деловито спешившего наверх. При виде Золотарева старик сделал большие глаза и заспешил, затараторил, указывая ему рукой в сторону сопки:
- Ходи гора нада... Худо, худо идет... Большой вода идет... Гора нада...
- Куда тебя несет, старый чёрт! - Золотарева трясло от остервенения. Мозги что ли раскисли, не видишь, что творится?
- Гора ходи нада, - упрямо твердил тот, огибая его по дороге наверх. Большая вода идет...
У Золотарева уже не оставалось ни сил, ни охоты гнаться за обалдевшим, видно, от страха стариком, его вдруг охватило глубочайшее безразличие ко всему, что творилось сейчас вокруг. Ярость, руководившая им в эти последние часы, улетучилась, оставив его наедине с самим собой и своей опустошенностью. Для него это был конец. Конец всему: настоящему и будущему, жела-ниям и надеждам, а, может быть, и самой жизни. Он знал наперед, что ему теперь не простят ничего: ни Киры, ни связи с Матвеем, но главное - этого вот землетрясения. Тот, кто его возвысил, не умел прощать.
Тарахтевший среди прибрежной зоны катерок зовуще маячил перед ним, но он, ватными ногами спускаясь вниз, едва замечал поджидавшее его суденышко, а глядел куда-то дальше, за горизонт, туда, где небо сливалось с океаном и свет начинался вновь. Лишь подступив к самой воде, он услышал, как Федор с катера умоляюще торопит его:
- Товарищ Золотарев, Илья Никанорыч, быстрее! Сносит нас, ненароком останетесь!.. Ловите конец!..
Золотарев уже вошел было в тревожную воду, но зов Федора только еще раз напомнил ему, что даже деревня, от которой он панически бежал всю жизнь, и та, в облике одного из Самохи-ных, нагнала его здесь, в этой клокочущей огнем и пеной Тмутаракани, чтобы вновь вернуть его в проклятое им первородство. Этого, после всего пережитого за последние два дня, оказалось для него слишком много, этого он выдержать не мог.
