Федор в возбуждении дернулся было к Любе. Та спала в запаске, по-детски подложив локоть под голову. Веснущатое лицо ее светилось блаженным забытьем. Можно было подумать, что штормовая кутерьма и смертная безнадежность минувших суток пронеслись где-то над ней, поверх вот этого ее сна, в стороне от этого ее случайного убежища.
Стараясь не разбудить Любу ненароком, он с трудом выбрался на палубу, задохнувшись открывшимся ему простором. Катер, почему-то кормой к берегу, прочно сидел на мели посреди подковообразной бухты с нависавшими над ней со всех сторон голубоватыми сопками в мареве раннего утра и с режуще желтой полосой песка по всему подножью.
- Федя, - чуть слышно донеслось сзади, - а Федь! - Он порывисто обернулся: жмурясь от солнца, Люба продиралась к нему взглядом, голос ее слегка подрагивал. - Где мы?
В ответ Федор засмеялся и, только отсмеявшись, выдохнул:
- Приехали, Любаня, станция Березань, кому надо вылезай... Берегите чемоданы, граждане!
- Куда приехали, Федя? - Она постепенно приходила в себя. - Где стоим?
- А за кудыкины горы, - снова не выдержав, засмеялся он, - разве не нравится?
- Тебе бы только шутки шутить. - Она шла, двигалась, плыла к нему из теплого полумра-ка каюты. - Правду скажи. - Двигаясь, Люба еще продолжала жмуриться, но едва она, выявив-шись из сумрака, поднялась над уровнем палубы, глаза ее удивленно распахнулись, а голос резко пресекся. - Господи, где же это мы!
- Не спрашивай, Любаня, где, - он помог ей выбраться на палубу, и она доверчиво приникла к нему, выжидающе озираясь вокруг. - Главное, выбрались, теперь, Бог даст, не пропадем.
- Боязно, Федя.
- Пострашнее было да вынесло, вынесет и тут.
- Тебе видней.
- Ладно, чего ждать у моря погоды, трогаться надо, неровен час, опять заштормит, вода здесь капризная. - Он бережно отстранил ее и стал медленно переваливаться за борт. - Держись, Любаня!
Вода с непривычки обожгла, но ее оказалось по пояс, и вскоре он уже попривык к ней, нащупывая вокруг себя ровное, почти без наклона дно.
- Может, подождем еще? - Она умоляюще смотрела на него сверху. Может, покличем кого?
Федор молча протянул к ней руки, и она послушно потянулась к нему, неловко перевалив свое тело через низкий борт прямо в его объятья. Он так и двинулся с нею на руках к берегу, глядя ей в глаза и безотчетно улыбаясь:
- Дышишь?
- Ага, - ответно светилась та, - ага.
- Замерзла?
- Что ты, Федя, что ты!
- Скоро придем.
- Тяжелая я, Федя?
- Еще бы, - хохотнул он, - вас, как-никак, теперь двое.
Тут они засмеялись оба: тихо, потаенно, доверительно.
Дно поднималось всё выше, выявляя песчаную рябь под ногами, пока не вывело их, наконец, на горячий уже песок береговой полосы. И только после этого он спустил ее с рук. И вздохнул. И оглянулся.
Берег вытягивался вдоль бухты ломкой полупетлей. Сопка нагромождалась здесь на сопку и поверх самой высокой из них Федор разглядел вышку, над которой свисало яркое полотнище флага: восходящее солнце на белом поле, - а разглядев, с обморочной остротой определил: чужбина!
Но предстояло жить дальше. И он сказал ей:
- Пошли, Люба.
5
"И обонял Господь приятное благоухание, и сказал Господь в сердце Своем: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого - зло от юности его; и не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал.
Впредь во все дни земли сеянье и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекра-тятся".
Париж - ля Боль
1976-78 гг.
