в саду, пока Кэрис кричала и плакала. Она пыталась вытащить их из огня, обожгла руки, а мама ее даже не пожалела. – Алед невидяще уставился прямо перед собой. – Я тогда сказал ей сунуть ладони под холодную воду…
– Господи боже, – прошептала я.
Алед опустил глаза, его голос был едва слышен:
– Она ведь могла просто их выкинуть, но вместо этого решила сжечь.
Следующие пятнадцать минут мы с мамой пытались убедить Аледа остаться, но он был непреклонен.
Он снова уезжал.
В девять вечера я проводила его на станцию. Когда мы поднялись на перрон, я отстраненно подумала, что с нашей встречи прошло всего два часа – а казалось, что целая вечность. Мы сели на скамейку. Над нами раскинулось неприветливое зимнее небо, вокруг простирались пустые поля.
Алед поджал ноги так, что лаймовые кеды спрятались под скамейку, и принялся беспокойно сплетать и расплетать пальцы.
– К северу становится холоднее, – заметил он и вдруг вытянул руки передо мной. Кожа на костяшках была совсем сухая. – Погляди.
– Ржавые северные руки.
– Что? – удивленно моргнул он.
– Моя мама так говорит. – Я осторожно погладила пальцем обветренные костяшки. – Когда кожа на руках шелушится от холода. Ржавые северные руки.
Алед улыбнулся.
– Наверное, надо купить перчатки. Буду их все время носить.
– Как Радио.
Радио из Города Юниверс никогда не снимал перчатки – и никто не знал почему.
– Ага. – Алед сунул руки под колени, чтобы согреть. – Иногда мне кажется, что Радио – это я.
– Если хочешь, возьми мои, – предложила я, снимая перчатки – синие, с жаккардовым узором на тыльной стороне. – У меня дома есть запасные.
– Не могу же я украсть твои перчатки! – воскликнул Алед.
– Да ладно, они старые.
Это была правда.
– Фрэнсис, если я их возьму, то не смогу носить со спокойной душой.
Я поняла, что спорить бессмысленно. Пожала плечами и снова натянула перчатки.
Мы помолчали еще немного, а потом Алед сказал:
– Прости, что не отвечал на твои сообщения.
– Ничего страшного. Ты имел полное право на меня злиться.
Мне ужасно хотелось расспросить Аледа о том, как ему живется в университете. И про «Город Юниверс» у меня тоже накопилось много вопросов. Еще я хотела рассказать ему о том, как меня достала школа, что я почти не сплю и каждый день мучаюсь от головной боли.
– Ты как? – вдруг услышала я.
– Хорошо.
Но Алед знал, что я вру. Ему тоже приходилось несладко. Но я не представляла, что еще сказать.
– Как в школе дела? – спросил он.
– Не могу дождаться, когда все уже закончится, – честно ответила я. – И… попутно пытаюсь получать удовольствие.
– Ты же не из тех, кто стремится во что бы то ни стало потерять девственность перед университетом?
– А что, есть такие? – нахмурилась я.
– Я не встречал, – пожал плечами Алед.
Я рассмеялась.
– А с учебой все нормально? – поинтересовался он.
Я не стала врать:
– Вообще-то нет. Сказываются бессонные ночи.
Алед хохотнул и отвел взгляд.
– Иногда мне кажется, что мы с тобой – один человек, по какой-то случайности разделенный надвое после рождения.
– Почему?
– Потому что ты – это я, только безо всякого мусора в голове.
– Я бы так не сказала, – фыркнула я. – Мусора в моей голове хватает. Мы промусорены насквозь.
– Подходящее название для моего дебютного рэп-альбома, – отозвался Алед, и наш смех заметался над безлюдным перроном, чтобы стихнуть от механического «Поезд до Лондона прибывает на первую платформу в 21:07», прозвучавшего из динамика у нас над головами.
– О, – сказал Алед и не сделал даже попытки встать.
Я повернулась и обняла его – крепко-крепко, обхватив руками за шею и уткнувшись подбородком в плечо. Алед обнял меня в ответ, и я подумала, что наконец-то у нас все в порядке.
– Тебе есть с кем встретить Рождество?
– Ну… – Алед задумался. – Вроде как не все зарубежные студенты разъехались на праздники…
Когда подошел поезд, Алед встал, взял чемодан и шагнул в тамбур. На прощание он помахал мне, а я успела крикнуть: «Bon voyage!» [25] Алед грустно улыбнулся:
– Фрэнсис, ты в самом деле…
Но договаривать он не стал, а я и предположить не могла, что он собирался сказать. Алед вставил наушники в уши, двери сомкнулись, и он отошел от окна.
Поезд тронулся, и у меня мелькнула мысль побежать за ним по перрону, как делают люди в кино, но я представила, как глупо это будет выглядеть со стороны, и передумала. Вместо этого я сидела на скамейке, пока поезд не скрылся вдали и во всем мире не осталась лишь станция, бескрайние поля и холодное небо.
Я поцеловала Кэрис Ласт накануне ее исчезновения. Она возненавидела меня за то, что я сделала, и сбежала. Это целиком и полностью моя вина.
Все случилось в день, когда объявили результаты экзаменов. Я училась в десятом классе, Кэрис – в одиннадцатом. Вечером она пришла ко мне, чтобы отпраздновать, хотя в ее случае праздновать было нечего – Кэрис провалилась по всем предметам.
Буквально по всем.
Я сидела на диване, окруженная пачками чипсов и бутылками с газировкой – не самый очевидный выбор еды для праздника, – и слушала, как Кэрис разглагольствует об экзаменах в кресле напротив.
– А знаешь что? Меня это больше не волнует. Вот вообще. Ну что, что теперь случится? Я просто останусь на второй год. Кто мне запретит? А если снова провалюсь – значит, пойду работать! Куда-нибудь, где не смотрят на оценки. Может, я и глупая, но кучу всего умею делать. Моя мама такая стерва, нет, ну чего она ожидала? Я же не мой брат! Нет, я не хренов золотой ребенок. На что она надеялась?!
Кэрис еще несколько минут продолжала в том же духе, а потом расплакалась. Я пересела к ней и обняла.
– Я же не бестолочь, – всхлипывала она. – А оценки – это просто цифры. Ну и что, что я не понимаю тригонометрию с фотосинтезом и не помню, когда умер Гитлер? – Кэрис посмотрела на меня – тушь размазалась, по щекам пробежали черные ручейки. – Я ведь не бесполезная?!
– Нет, – прошептала я одними губами, а потом наклонилась и поцеловала ее.
Честно говоря, мне не очень хочется об этом говорить.
До сих пор в дрожь бросает, когда я вспоминаю о том вечере.
Кэрис немедленно вскочила. В гостиной повисла невыносимая тишина, как будто мы обе не могли поверить в случившееся.
А потом Кэрис начала на меня кричать.
– Я думала, что ты моя подруга! – повторяла она снова и снова. – Всем на меня плевать!
Но больнее всего было слышать «Значит, ты все это время только притворялась!»
Потому что я не притворялась. Кэрис действительно была моей подругой, и мне было не все равно, что с ней происходит.
А на следующий день она сбежала из дома. Заблокировала меня в фейсбуке, удалила свой твиттер. Через неделю сменила номер телефона. Через месяц я вроде бы успокоилась и перестала переживать, но кого я обманываю? Я так и не смирилась с тем, что произошло. Да, мои чувства к Кэрис угасли, но это не отменяет того, что она исчезла по моей вине.
– Если хочешь, я могу выйти, – сказала мама. – Вдруг тебе будет легче.
– Легче мне уже не будет, – мрачно ответила я.
Наступил январь, а вместе с ним пришел и тот самый День. Мы с мамой стояли друг напротив друга, разделенные кухонным столом, и я держала конверт с письмом из Кембриджа.
