на вечеринках, вместо того чтобы учиться.
Зависание на вечеринках – последнее, в чем можно было заподозрить Аледа, но я не стала ничего говорить. Вдруг Кэрол решит, будто я обвиняю ее во лжи?
– У этого мальчика всегда были проблемы с рабочей этикой, – продолжала она. – У него такой потенциал – он легко получил бы ученую степень, если бы захотел. Увы, он вечно отвлекается на свои бесполезные проекты и прочий вздор. Ты знала, что он тратил кучу времени на написание какой-то нелепой истории, а потом начитывал ее на компьютер? Господи боже, я даже не подозревала, что у него есть микрофон!
Ее негодование было таким бурным, что я не выдержала и рассмеялась. А Кэрол все не унималась:
– Подумать только! Это едва ли не самые важные годы. Нужно на сто процентов сосредоточиться на учебе, иначе можно разрушить свое будущее!
– Да, – я буквально вытолкала из себя это слово.
– Я всегда поддерживала нашего Аледа, но… Меня беспокоит, что он неправильно к этому относится. Алли – исключительно умный мальчик, но почему-то не хочет использовать свой ум. Я с самого детства стараюсь ему помочь, но он ведь меня не слушает. Хотя, конечно, до сестры ему далеко. – Кэрол горько рассмеялась. – Вот уж поистине отвратительный ребенок.
Я почувствовала себя неуютно и уже захотела попрощаться, но ее глаза вдруг вспыхнули нехорошим энтузиазмом.
– Знаешь, пару недель назад Алед по телефону жаловался на отсутствие мотивации, и у меня возникла одна идея. Я считаю, все дело в настрое. Поэтому я решила кое-что поменять у него в комнате.
Мне очень не понравилось, как это прозвучало.
– Ведь в правильной обстановке легче сосредоточиться, согласна? А у него в спальне вечно такой беспорядок… Но ты и сама помнишь. Мне кажется, в этом корень всех проблем.
– Наверное…
– Так вот, я сделала небольшую перестановку. Думаю, теперь ему будет гораздо удобнее. – Она вдруг шагнула назад, освобождая дверной проем. – Не хочешь зайти и посмотреть?
От нехороших предчувствий меня начало подташнивать, но я все равно позволила завести себя в дом.
– Я просто кое-что передвинула, так, по мелочи, – продолжала щебетать Кэрол, пока мы поднимались по лестнице на второй этаж. – Уверена, он оценит.
Наконец она открыла дверь в комнату Аледа.
Первым делом мне бросилось в глаза, каким все стало белым. Разноцветное одеяло и покрывало с городским пейзажем пропали – их заменили полосатым кремовым бельем. То же самое случилось с занавесками. Ковер остался прежним, но на нем теперь белела дорожка. Гирлянды лежали скрученными в картонной коробке в углу. Со стола исчезли стикеры, со стен – плакаты, открытки, билеты, листовки и флаеры. Теперь они сияли девственной чистотой. Я заметила скомканные обрывки бумаги в коробке с гирляндами, но там было не все. Растения никуда не делись, но за ними явно никто не ухаживал, так что они засохли. От белизны стен слезились глаза – интересно, Кэрол их покрасила или они всегда такими были?
Но настоящий ужас настиг меня при виде потолка: мама Аледа заштукатурила звездное небо.
– Теперь тут так свежо! В чистой свободной комнате и дышится, и думается легче.
Я выдавила из себя невнятное «да», но прозвучало оно так, будто я подавилась.
Алед расплачется, когда увидит, что она натворила.
Мать вторглась в его личное пространство – к нему домой.
Забрала все, что он любил. И уничтожила.
Наверное, мама здорово переполошилась, когда я заявилась домой с коробкой в одной руке и покрывалом в другой, бормоча под нос что-то об украшении комнаты. Но после того, как я толком все объяснила, на лице мамы проступило неподдельное отвращение.
– Ей должно быть стыдно, – припечатала она.
– Думаю, Алед поэтому до сих пор торчит в университете. Готова поспорить, он считает, что ему некуда возвращаться, он там в ловушке, и позаботиться о нем некому… – Мама увидела, что меня опять понесло, и чуть ли не силой усадила на диван, чтобы я успокоилась. Сама она пошла на кухню, чтобы приготовить горячий шоколад.
– Уверена, у него есть друзья в университете, – сказала она, отдавая мне чашку. – У них там и старосты, и психологи, и анонимные службы поддержки. Он не один.
– А вдруг один? – прошептала я, чувствуя, что вот-вот заплачу в тысячный раз. – Что, если ему плохо?..
– Ты правда никак не можешь с ним связаться? – участливо спросила мама.
Я сокрушенно покачала головой.
– Он не отвечает на мои сообщения и звонки. И живет в шести часах езды. Я даже адреса его не знаю.
Мама тяжело вздохнула.
– В таком случае… Понимаю, ты волнуешься, но ты мало что можешь сделать. И не нужно себя винить.
Но чувство вины грызло меня, ведь я знала, что Аледу плохо, – и ничего не делала, чтобы ему помочь.
К тому времени бессонница уже вконец меня замучила – каждую ночь я ворочалась по три-четыре часа, перед тем как уснуть. Но после экскурсии в «обновленную» комнату Аледа стало совсем тяжело. Я не хотела выключать ноутбук, поскольку без него мне было слишком одиноко, и гасить свет, потому что ненавидела темноту.
А еще я не могла перестать думать. Тревожные мысли так и роились в голове.
Я была в панике.
Когда я в последний раз не смогла помочь человеку в беде, человек сбежал из дома и пропал.
Я не позволю себе повторить эту ошибку.
Я должна что-нибудь сделать.
Оторвавшись от подушки, я открыла свою страницу на тамблере и представила, как кто-то стирает мои рисунки и разбивает ноутбук. Сама мысль об этом заставила меня скрипнуть зубами от злости. Я любила свое творчество больше жизни, оно для меня было важнее всего на свете. Если бы кто-то покусился на него, как мама Аледа покусилась на его комнату, его крошечный островок безопасности…
Я нашла в телефоне номер Аледа. В последний раз я звонила ему в октябре. Еще одна попытка хуже не сделает.
Я ткнула на значок вызова. Из динамика донесся гудок. А потом…
А: …Алло?
Его голос был в точности таким, каким я его запомнила: мягким, чуть хриплым, слегка нервным.
Ф: А-Алед, о, господи, я… Я не думала, что ты ответишь…
А: …О. Прости.
Ф: Что ты, не извиняйся, я… Я просто… Я так рада тебя слышать.
А: А…
Что я собиралась сказать? Не факт, что мне выпадет еще один шанс.
Ф: Ну… Как у тебя дела? Как университет?
А: Все… хорошо.
Ф: Здорово…
А: Тут много задают.
Из трубки донесся смешок. Интересно, как много он от меня скрывает?
Ф: Но с тобой все в порядке?
А: М-м…
Повисла долгая пауза. Я слышала, как бьется мое сердце.
А: Знаешь, мне… тяжело.
Ф: Да?
А: Думаю, тут многим нелегко.
Я насторожилась: мне почудились странные интонации в его голосе.
Ф: Алед… если тебе плохо, ты можешь мне рассказать. Знаю, мы сейчас почти не общаемся, но я… Я за тебя волнуюсь. Понимаю, ты, скорее всего, до сих пор меня ненавидишь, и не представляю, что ты обо мне думаешь… И я помню, что ты не хочешь слушать мои извинения. Но мне… мне не все равно, что с тобой происходит. Вот почему я тебе звоню.
А: А помнится, ты говорила, что боишься разговаривать с людьми по телефону.
Ф: Но не с тобой же.
На это он ничего
