перевозка дорогая и прочее в том же духе. О такой цене Ларс и мечтать не смел, его прикидки строились на том, что он слышал от Паулуса. Он спрашивает, когда можно сдать рыбу. Банг Юхансен замечает, наконец, своего собеседника и хочет уточнить, о чем тот, собственно, толкует. Ларс дожидается следующего вопроса:
– У тебя что, рыба есть? – удивляется Банг Юхансен.
– Да.
– Ты с островов?
– Да.
– Тогда пускай отец твой зайдет.
Ларса так и тянет ответить – я сам себе отец, но вместо этого он ждет, когда Банг Юхансен снова поймет, что сказал глупость, и спросит:
– И сколько ее у тебя?
– Это я пока не знаю.
– Ладно, давай привози.
– А пух? Пух возьмете?
– У тебя и пух есть?
– Да.
– Сколько?
– Этого я пока не знаю.
– Ладно, привози пух, поглядим на него.
Ларс готов сказать, что на пух с Баррёя и глядеть нечего, он чище золота, однако вместо этого спрашивает:
– А яйца?
Тут Банг Юхансен громко смеется и отвечает, что яйца они тоже берут.
– И где ж это ты, паршивец, так почернел-то?
По пути назад Ларс снова вспоминает вопрос, который Ханс задал ему однажды, когда они сидели в Паршивом саду и смотрели на новый лодочный сарай и пристань, был ленивый летний вечер, в такой вечер мысли способны объять все, и Ханс спросил, как Ларс думает, чего на Баррёе недостает? Ларс полагал, что Баррёй хорош такой, какой есть. Лодки, сказал Ханс. С двигателем. Шхуны. Куттера. По крайней мере, рыболовного бота. Пристань на скале и новый причал без пришвартованной лодки выглядят по-дурацки.
– Тут гавань плохая, – ответил тогда Ларс, это, кажется, было в прошлом году, а может, годом ранее, ему незадолго до того объяснили, почему «молочная» шхуна не может пристать тут в непогоду.
– Но камней у нас с избытком, – добавил Ханс. Из них можно сложить мол длиной метров пять-шесть на мысе возле шведской пристани – тогда и течение, и волны в заливе изменятся.
С тех пор как дядя умер, Ларс много думал об этом и о развалинах в Карвике, где камней предостаточно, и сейчас, вечером, налегая на весла, он вспоминал про этот камень. На такие мысли навела его и беседа с Бангом Юхансеном, человеком, который держит руки в карманах и который назначал цену на сушеную рыбу. Но мерный ритм гребли навел Ларса и на другие мысли – возможно, на Баррёе недостает еще чего-то, и теперь его, Ларса, задача – выяснить, чего именно, и исправить это, например сравнить Баррёй с другими островами, от такой мысли голова кружится, она вбирает в себя размышления всей зимы и ни на какие другие не похожа.
Пока Ларс пропадает в фактории, Ингрид сидит на кухне и смотрит на мать. Усевшись на свой стул, та попеременно смотрит то в окно, то на дочь, то на всех остальных, и на ее бледных узких губах играет едва заметная улыбка. На лице у нее обозначились скулы, а когда ей предлагают кофе с лефсе, она вежливо благодарит, словно приехала в чужую страну. Барбру подает ей угощение на польском фарфоре.
Мария берет в руки чашку и блюдце, внимательно изучает их и кивает, отчего еще сильнее становится похожа на гостью в собственном доме. Все остальное время она сидит, сложив руки на коленях.
Ингрид заходит на кухню и выходит из нее – за дверью плачет, а в кухне улыбается.
Карен Луисе выходит за ней следом и говорит, что им нужно кое-что обсудить, не самочувствие Марии, а деньги. Дело в том, что отец Ингрид брал ссуду в залог собственности, острова Баррёй, регистрационный номер хутора пятьдесят шесть, участок номер один в земельном кадастре, он и прежде займы брал, как-то раз пастор Малмберге выступал поручителем, Ханс Баррёй всегда исправно выплачивал проценты, однако вскоре, первого июля, банк ждет очередного взноса, три сотни крон, и в лавочке у них тоже долг порядочный накопился за товары, которые они брали зимой, поэтому не хочет ли Ингрид передать Баррёй банку, возможно, идея не самая плохая, потому что так они смогут купить участок в деревне, Карен Луисе уже говорила с Паулусом, он не большой любитель работать на земле и готов ее продать по сходной цене, Карен Луисе краснеет и запинается, свой грандиозный план она заканчивает словами о том, как им, должно быть, тяжело пришлось зимой, вид у Карен Луисе такой, словно она с пациентом разговаривает.
Возражать ей Ингрид не в силах, эта женщина в их церковном приходе все равно что правительство, поэтому Ингрид лишь просит ее подождать, а сама поднимается в южную залу и приносит оттуда триста крон – она берет их из тех денег, что заплатил им дядя Эрлинг, и, протянув деньги Карен Луисе, спрашивает, не уладит ли супруга пастора вопрос с банком, что же касается лавки, то вряд ли они там много задолжали, потому что всю зиму оплачивали покупки.
Карен Луисе краснеет еще сильнее.
Ингрид набирается смелости и просит расписку с подписью, где будет написано, что Карен Луисе берет эти деньги для того, чтобы передать их в банк, а не куда бы то ни было еще. Карен Луисе интересуется, откуда у Ингрид такая крупная сумма, и бормочет, что расписка не нужна.
Ингрид возвращается на кухню и, сев рядом с матерью, спрашивает, откуда взялись два шрама у нее на висках. Мария улыбается. Карен Луисе приходит следом за Ингрид, она садится и отхлебывает остывший кофе, но когда Барбру предлагает ей еще кофе, она отказывается и смотрит на Сюсанну – малышка забирается на колени к Ингрид и поглядывает на Марию.
– Кто эта тетя?
– Да мама ж, – отвечает Ингрид и пересаживает Сюсанну на руки к Марии, а сама достает из комода в гостиной бумагу с чернилами и садится писать. Поджав губы, Карен Луисе читает расписку и говорит, что Ингрид забыла дату проставить, сегодняшнее число. Ингрид дописывает дату. Карен Луисе подписывает и говорит, что расписка вовсе необязательна и что, похоже, шхуна Паулуса уже близко.
Но это не Паулус, это беззвучно подходит на веслах Ларс. Он швартует ялик, поднимается на берег и войдя в дом, озирается, как будто попал в склеп. На столе лежит расписка и деньги, и Ларс спрашивает, что это такое.
– Иди руки мыть, – говорит Ингрид, – и Феликса с собой возьми.
– Это чего такое? – повторяет Ларс.
Ингрид не отвечает. Карен Луисе убирает деньги в сумочку из коричневой кожи с зелеными бусинками. Ингрид складывает расписку и помахивает ей, а Карен Луисе встает и просит
