и сам задорный ветер. Все они что-то кричат о царе, царице и жизни новорожденного наследника престола. Я спрашиваю бело-черного мужчину:
– Что это?
– Это – похоронная процессия величайшего из королевств земли. Она хоронит царя, царицу и их наследника.
Очень быстро богатая баржа исчезает в черном тоннеле. Темнота пожирает судно и все, что цветет на его борту.
Теперь же я вижу маленькую лодку, на которой отчаянно гребут два изможденных человека. Достигнув тоннеля, они с явным облегчением бросают весла.
– Мы, священнослужители, хоть и считаемся наиболее влиятельными людьми Земли, получаем меньше земных благ, чем крестьяне и бездомные, – с горечью замечает один.
– Истину глаголешь, брат, – отзывается другой. – Разве мы не врачи душ? В чем состоит ценность тела, лишенного души? Врачи телес получают фантастические гонорары, строят роскошные дворцы, безбедно существуют…
– Именно! Кто важнее – тот, кто накладывает гипс на сломанную руку, или же тот, кто восстанавливает разбитое сердце? Тот, кто скальпелем вырезает аппендикс или желчный пузырь, или тот, кто силой молитвы выжигает эпидемии порока? Тот, кто облегчает страдания человека на час или год, или тот, кто вымаливает для него у Милостивого, Милосердного Бога вечность райского сада?..
Мужчины увлеклись разговором, однако реку ничто не могло увлечь или отвлечь от ее работы: пядь за пядью лодка исчезла в темноте страшного тоннеля.
Вот издалека плывет лодка, очень похожая на предыдущую. В ней тоже сидят двое мужчин; один из них сосредоточенно смотрит в микроскоп, тогда как второй прильнул к окуляру телескопа.
– Доколе нас будут мучить эти мелкие частицы вещества? Имеют ли они конец, у которого мы сможем остановиться? – горячо сетует первый, не отрываясь от оптического прибора.
– Доколе нас будут истязать эти огромные миры? – вторит второй. – Когда же мы остановимся у высших их пределов?..
Эта лодка также довольно скоро растворилась в тоннеле.
В следующей по пятам последней лодке сидят две обнаженные женщины. Не обращая внимания на обвислую плоть своих дряхлых, усталых тел, равно как и на размеренное течение реки, они оживленно беседуют.
– Вчера ночью мне невероятно повезло! Ко мне пришел эмир пустыни. Он оказался невероятно скуп! Под утро он дал мне всего несколько динариев, но зато забыл у меня кошель с тысячью динариев и алмазным перстнем внутри. Я поделилась с сутенером деньгами, и мы условились отрицать находку, если о ней кто-нибудь спросит.
– Я же за одну ночь успела обойти троих – юношу, зрелого человека и старика. Старик оказался щедрее других. Он отдал мне сто динариев…
Вслед за пропавшей в тоннеле лодкой проституток у горизонта появилась подкрашенная посудина, в которой молодой человек играл на гитаре уродливой девушке. Я услышал, как он поет о «смоли волос», «волшебстве глаз», «румянце щек» и «сиянии кожи». Тоннель равнодушно прервал и густой поток этих милых банальностей, и самую первую радость горе-поэта и его возлюбленной.
С невиданной силой взрезала мутную воду реки огромная баржа, нагруженная ракетами и стальными орудиями. В тени грозного оружия за круглым столом сидели сильные мира сего и увлеченно обсуждали, потрясая саблями и пистолетами, необходимость отказа от разного рода вооружений. Я услышал, как их главарь сказал:
– Дорогие братья! Оружие висит мертвым грузом на нашей шее и шее наших народов!
Кто-то ему ответил:
– Оружие угрожает нам и нашим народам полным уничтожением!
Третий с воодушевлением добавил:
– Мы должны избавиться от вооружений, снизойдя к себе и к своим народам. Но как именно? С чего нам начать?
Все присутствующие пришли в невероятное смятение. В заполнившем все пространство воды и суши крике я так и не услышал, чтобы хоть один из них предложил избавиться от страстей и мыслей, приведших к изобретению первого на Земле оружия. Никто не предложил новых целей жизни и смерти, что могли бы подменить собою корысть и власть… К счастью для всех, крик, лязг металла и бурный поток оскорблений прервал все тот же молчаливый тоннель.
Сейчас же я вижу перед собой лодку, напоминающую чем-то красивый резной храм, чьи купола тысячью оттенков золота ослепительно сияют в свете небесного светила. Под сенью куполов волнами шумят молитвы верных:
– Господь! Мы – твои рабы. Ты даруешь жизнь, и в Твоей руке наша смерть! Боже, даруй нам здоровье, богатство, честь, достоинство, силу, свободу и все другие причины счастья! Боже, пошли нам победу над врагами! Мы верно поклонялись тебе, так дай нам победу! Наши враги – отступники, так награди их смертью! Господи, отдали от нас гнев природы и Свой праведный гнев! Боже, награди нас в этой жизни и в будущей!
Тем не менее река равнодушно относит молящихся и их горячие молитвы к тоннелю и его черному спокойствию.
Многое я видел и вижу до сих пор: сотни, если не тысячи, суден банков и университетов, ферм и келий плывут по тихой глади реки к неизвестности тоннеля. В его темном жерле пропадают не только люди с их великими или убогими творениями, но и горы, леса, птицы, животные, насекомые, моря, озера, Солнце, Луна и галактики. Никто не уворачивается от тоннеля, ничто не выходит из него обратно.
Неожиданно даже для самого себя я обращаюсь к моему черно-белому спутнику:
– Зачем ты показываешь мне все это? Зрелище, конечно, величественное, но, признаться, скучноватое.
Он же отвечает без тени грусти или раздражения:
– Я хотел, чтобы ты увидел вечные похороны. Все, что плывет по реке времени, исчезает в тоннеле мрака, все неустойчивое в этом мире обречено на конец.
– А есть ли что-либо устойчивое на этом свете?
– Да. Это то, что заставляет ходить, но не ходит, то, что меняет, но не изменяется, то, что укрывается вещами от вещей и открывается всему, что освобождается от этих самых вещей. Оно есть ты, а ты есть оно. Оно – повелитель времени.
– Разве я могу повелевать временем?
– Можешь. Ты можешь пройти в лодке против течения реки времен и достичь не-места и не-времени, как и Того, у Кого нет начала или конца.
Он на минуту умолк.
– Посмотри на меня хорошенько, – сказал он снова. – Как ты меня видишь?
– Вижу хорошо. Одна половина твоего тела – белая, а другая – черная.
– Значит, ты не можешь пока грести против течения времени. Тебе не добраться до не-места и не-времени, пока ты видишь меня раздвоенно.
Я не понимаю, что говорит этот человек, и в то же время боюсь признаться ему в этом. Да и какой смысл в его пространных объяснениях, если я их не пойму, во всяком случае, сейчас. Поэтому я умолкаю.
Внезапно поток
