землей. Это своего рода ядерный вулкан, тайно построенный нашими предками еще в позднем карбоне под видом музея Вооруженных сил. Если случится немыслимое и произойдет его детонация, он выбросит в верхние слои атмосферы гигантский протурберанец радиоактивного изотопа «кобальт-17», гарантированно уничтожая все сложные формы жизни на планете. Наши враги должны знать, с чем они играют, играя с нами!
Иван, конечно, и без диктора знал, как все случится. Гейзер не надо запускать – он уже запущен. Его надо постоянно тормозить, потому что последний отсчет уже идет и сердоболы просто день за днем добавляют миру времени.
– Отчизна никогда еще не была защищена так, как сегодня, – продолжал диктор. – Если враги попытаются сделать что-то с нашим руководством, если контакт с референтами прервется, те, кого вы сейчас видите на трибуне, запросят экстренный сеанс связи с вечными вождями по горячей линии. Если в нем будет отказано, добавить нашему миру времени не сможет уже никто. Даже самый богатый баночник планеты.
Диктор язвительно выделил эти слова – и все, конечно, догадались, на кого он намекает. Но приличия нарушены не были и национальная карма не пострадала.
За кобальтовым гейзером шла толпа – с воздушными шариками, красно-желто-черными триколорами и саморазогревающимися шашлыками на шампурах. Иван ощутил запах подгорелого лука, пива и праздника – и снова вспомнил, что все происходит рядом. Гейзер вот-вот проедет мимо, а потом попрет толпа с шариками.
– Ты ощутил? – спросила Няша. – Я помню, что ты отходил, но ты все равно должен был почувствовать.
На ее глазах до сих пор блестели слезы.
– Да, – сказал Иван, – было дело.
– И как тебе?
– Соглашение о разделе мозга, – хмыкнул Иван. – Что тут скажешь.
– Какое соглашение?
– Ты что, правда не знаешь?
Няша пожала плечами.
– Вслух не хочу говорить, – сказал Иван. – Могу на слинзы кинуть.
– Ну давай.
Иван надел очки, нашел закладку – и послал рисунок разрезанного пополам мозга с текстом, написанным поверх картинки от руки. Текст был такой:
«Соглашение о разделе мозга» – неофициальное название договора «О доступе к социальному импланту» между фондом «Открытый Мозг» и ЦИКом партии сердобол-большевиков. Оно регулирует принципы и правила доступа к социальным имплантам граждан Доброго государства. Сердобол-большевики разрешают «Открытому Мозгу» эмо-рекламу международных и местных брендов, а «Открытый Мозг» пропускает через мощности импланта эмо-пропаганду сердобол-большевиков. Соглашение по сути определяет границу соприкосновения враждебных эмо-нарративов, прокачиваемых через наши мозги. Оно не афишируется ни сердобол-большевиками, ни «Открытым Мозгом». Но скрыть его полностью стороны не могут, потому что враждуют и постоянно судятся в баночных трибуналах по правам мозга. Информация о соглашении была помещена в открытый доступ по решению одного из судов.
– Откуда это? – спросила Няша, чуть поджав губы.
– Из старой Вокепедии. Потом был другой суд, и информацию из открытого доступа убрали. Но все знают. В смысле, кто хочет.
– Я вот не знала. То есть понятно, что они делят как-то. Но что прямо соглашение такое есть, не слышала.
– Ты можешь у своего Антиши про эмо-спонсора подсветки спрашивать. Он по решению суда обязан отвечать в любой момент. Про это тоже не все знают.
– Думаю, пропаганда, – сказала Няша неуверенно. – В эти дела лезть не стоит. Особенно сердоболке.
Иван понял, что на пути к цели разумнее обойти эту тему стороной.
– А пошли в парк, а? – сказал он. – Только быстро надо, пока светло еще. Прямо сейчас.
– А что там делать?
– На колесе покатаемся, – ответил Иван, вынул коробок и потряс им над ухом у Няши.
– Вот ты куда ходил, – усмехнулась та. – Ну пошли, ладно. Только я наркотики не буду. Не люблю.
– Туман не наркотик, – ответил Иван. – Нет привыкания и зависимости, нет включения в метаболизм. Это перцептуальный модулятор, другая группа веществ. Влияет не на мозг, а на связь с имплантом. Ловишь всякие трансляции. Типа как химические очки. Без импланта он не действует. Отличается от наркотиков как кино про войну от войны.
– Я знаю, что такое туман, – сказала Няша. – Почему он тогда запрещен?
– Страна у нас такая потому что… Он даже у Больших тартаренов легальный, а у них евроислам.
Парк культуры начинался сразу за рекой – зеленый, необъятный, разросшийся за новую эпоху. Вышки для прыжков на резиновом канате, трамплины, колеса обозрения. Как только Иван с Няшей перешли мост, в ухе Ивана проснулась Афа.
– Ну как? – спросила она игриво. – Сердоболь на сердце? Поплакал? Хочешь ее трахнуть, заговори про мечту. Вы же оба фрумеры. Какие вы сегодня? А?
Иван дернул себя за мочку, дав Афе команду молчать тридцать минут. Может быть, ему показалось, но Няша через несколько шагов в точности повторила его жест. Ну да, подумал Иван. Она ведь со своим Антишей тоже советуется и трахается. Только по-революционному.
Шутить на эту тему он на всякий случай не стал. Афа была права – для экспресс-соблазнения следовало спросить девушку о мечте. Не потому, конечно, что это откроет дверь в ее душу. Просто девушка поймет, что скоро ее будут экспресс-соблазнять. Афифа ведь всем советует одно и то же, и Антиша очень даже в курсе…
– Скажи, Няша, у тебя мечта есть?
Няша чуть покраснела.
– Есть.
На самом деле Ивану хотелось спросить, точно ли у нее в сумочке нет нейрострапона – сердоболки этим славились, да и опыт общения с московскими чиксами у него был. Но он вовремя вспомнил, что уже обозначил этот вопрос в преференциях. Значит, говорим про мечту.
– Какая?
– Да как у всех, – пожала Няша плечами.
– На банку надеешься?
Няша засмеялась.
– Надеюсь, конечно. Кто не надеется. Но надежды мало.
– А как ее у вас получают? По сердобольской линии?
– Ой, там долго. Надо сперва в ЦИК, потом в президиум ЦИКа, затем чтобы лаврами увенчали, сначала серебряными, потом золотыми. Жандармерия тебя со всех сторон просветит. Если решат, что подходишь, снизу дадут отмашку, чтобы народ попросил остаться в строю навсегда. Но шансов примерно ноль. Баночных сердоболов всего человек сто.
– Ну не сто, – сказал Иван, – а побольше. И шансов не ноль. Был бы ноль, никто бы не ломился по вашей линии.
– Я вообще-то дизайном занимаюсь, – сказала Няша. – Мечтаю в высшее дизайн-бюро попасть. Под Судоплатоновым.
– Понятно. Делать режиму человеческое лицо.
– А оно у него и так человеческое. Если в дизайн-бюро себя проявишь, можно в банку попасть без всякой политики… Весь худсовет уже там. А у тебя как? По профессиональной части есть надежда?
Иван вздохнул. По линии гужевого транспорта шанс попасть в банку был только у профессора, чье имя не стоило повторять всуе.
– Бывают служебные банки, – сказал он. – Но это редко. Не знаю, может, я
