специальность потом сменю. В крэперы поздно, стану брокером… Или стартап с ребятами замутим.
Няша отскочила к забору, чтобы не попасть под грязь из-под быстрой коляски, несущей какого-то раздухарившегося усача к счастью.
Иван прижался к доскам рядом с нею. И хоть он касался только забора, получилось так интимно, словно он прижался к самой Няше. Пара капель от коляски все-таки шлепнула на сапоги. Иван сорвал лопух и вытер их.
– А я и без банки не боюсь, – сказала Няша. – Правда. Умереть не страшно, Вань. Главное жизнь ярко прожить…
– Сегодня с этим будет порядок, – улыбнулся Иван. – В смысле, проживем ярко. Спичек хватит.
Возле чугунных ворот в Парк Культуры стояла очередь. Из-за двух девок в белом, принятых охраной за тартаренских шахидок, образовался затор – но недоразумение разъяснилось, и теперь очередь двигалась быстро. Городовой неодобрительно глянул на поколенческую кукуху Ивана с черными черепами и звездами – но подобрел, увидев крестики на Няшиной.
– На протест?
– Вообще, – ответил Иван.
– Если в зону «А», должен быть защитный шлем.
– Туда точно не пойдем.
– Возможные на протесте травмы госстраховкой не покрываются. Подтверждаете?
– Да.
Городовой кивнул и ухмыльнулся половиной рта. Формальности соблюдены, контрольные ответы записаны, а теперь, милые дети, хоть шею себе сверните…
Сразу за входом начиналась Певчая аллея – променад под старыми липами, разделенный на несколько зон. Каждый жетон, падавший здесь в музыкальный футляр или просто в пыль, охранялся государством и облагался налогом. Транзакции через кукуху были запрещены, о чем уведомляли знаки на деревьях.
Няша задержалась у входа, чтобы купить три зеленых жетона по боливару.
– На счастье, – сказала она. – Говорят, потом повезет. Музыкантам надо подавать. Кидаешь богу в шляпу…
Иван снисходительно улыбнулся.
В начале аллеи, как всегда, было много крэперов – смазливых пацанчиков с желтыми чубами, танцующих в очках и труселях перед стоящими на земле крэпофонами. Напомаженные рты выплевывали сбацанный нейросетью текст под сгенерированный ею же звук, и утомленный мозг Ивана поставил блок на всю смысловую составляющую.
Парковые тексты были запредельно облегченными. Выглядывая в толпе богатого папика или мамика, крэперы считывали слова со стекол, не вдумываясь в их смысл. Стоило ли ожидать усилия от слушателя?
Чтобы начать воспринимать текст, Ивану пришлось сделать сознательное усилие.
– Были времена, когда все фрумеры качались,
а я не качаюсь, я уже совсем кончаюсь,
я покрасил волосы в холодный желтый цвет,
места для тебя, прохожий, в моем сердце нет,
я спустился в этот мир как желтая ворона,
на моей башке горит позорная корона,
я пройду по жизни как собака по роялю,
я сегодня в пятый раз за день себя роняю,
мне плевать плевать что в банку точно не попасть,
скоро смерть разинет на меня стальную пасть…
Столичные интим-работники могли, конечно, позволить себе крэпофоны дороже и тексты замысловатее – с переменами и протестом. Но в моде был максимальный наив, как бы намекающий клиенту, что возможно все, и продавец услуг не остановится ни перед какой пикантностью.
Несмотря на низкую эстетическую ценность, у этих речевок было одно важное достоинство – они нигде не фиксировались и растворялись в информационном космосе безо всякого следа сразу после возникновения, почти не влияя на общую энтропию вселенной.
Парковый крэп считался зеленой музыкой, и за это его не то чтобы уважали, но терпели. Но для элитных дорогих крэперов и особенно вбойщиков эпитет «парковый» был главным оскорблением.
Идущие мимо смотрели в основном на фасоны огмент-очков и крэп-труселя: у одного гульфик в виде волчьей морды, у другого вообще не трусы, а тонкая тесемка, спрятанная между тве́ркающих ягодиц, у третьего прозрачные кружева, ясно показывающие ожидающий спонсора приз.
Когда крэпофон пытался преодолеть разрешенные децибелы, звук обрезало и он делался сиплым. Но крэперы сознательно юзали стильный эффект – и сипела вся крэп-аллея.
Если к крэперу подходила стайка веселых подружек, он тут же отворачивался: попасть на бюджетный девичник и помереть потом от разрывов прямой кишки не хотел никто. А папики клевали плохо, и вид у крэперов был по-осеннему нахохлившийся и озябший.
Иван ожидал, что Няша кинет жетон одному из них – крэперы девчонкам нравились. Но Няша, проходя мимо, только морщилась и повторяла староверскую присказку, с которой резали когда-то тартаренов:
– Чемодан погост небо.
Иван был недоволен развитием ситуации. Про мечту они уже поговорили, но он еще не перешел к дружеским прикосновениям невзначай. Если он собирался сделать все на колесе, было давно пора.
Он уже собирался приобнять Няшу за талию, как бы успокаивая – но крэп-зона кончилась и началась территория народных сказителей с традиционными инструментами. Увидев их, Няша расцвела, и Иван решил на всякий случай не торопить события.
Здесь было много кукух с крестами, много вышиванок и лаптей из настоящего лыка, много седых бород и струнных досок. Няша даже знала, как они называются – гусли.
Она остановилась возле одного особенно эпичного гусляра с обвисшими белыми бровями, сделала серьезное лицо и надолго погрузилась в былину – словно пытаясь по смысловому лучу спуститься в бездну прошлого.
– Ой-д’как пятый раз травили баламутов,
На утро доллар был сто тридцать семь…
Таинственная речь тревожила генетический нерв. Казалось, где-то в чащобах России до сих пор спят волшебным сном баламуты и доллары, и всего-то надо найти их, протравить как следует, и воскреснет былая сила, да не остановится на ста тридцати, а махнет богатырски аж до ста пятидесяти… Но спонсоров у забытых слов уже не осталось: даже выяснять их значение было в лом.
Няша положила в лежащий на земле футляр один из жетонов. Гусляр увидел у нее в руке еще два и вдохновился: встал, подкрутил ручку на самогудах, задрал бороду и запел шибче, но возвысившийся голос попал под обрезку по громкости и перешел в крэперский сип. Иван понял, что эпос летит из динамика вместе со звоном струн, а сказитель просто открывает рот. Тот же крэпофон, только в ретро-модусе… Все очарование сразу сдулось.
Няша заспешила дальше по аллее.
– Пошли на колесо, – сказала она.
В ее голосе была покорная грусть, и Ивану тоже стало грустно.
– На этой аллее всегда обламываешься, – сказал он, беря Няшу за талию. – Надо сразу после крэперов сворачивать.
С рукой на талии получилось очень естественно – Няша не отстранилась.
– А почему так? – спросила она.
Иван пожал плечами.
– Тут все историческое. История у нас сама знаешь какая – по ней и подсветка. А сердобольская сюда от Кремля не добивает.
– Всюду должна добивать.
