Серёга. Поскользнувшись и пролетев пару-тройку ступенек, он едва удержался на ногах. Затем громко выругался и, нащупав твердую площадку, немедля обернулся назад в пол-оборота, поднял вверх голову на Ропотова и попросил того быть осторожным.
Чтобы не задеть головой о низкий свод проёма, Серёга привычно нагнулся и плечом толкнул массивную железную дверь, ведущую в подвал. Дверь оказалась незапертой и, несмотря на всю свою видимую массивность, легко подалась вперёд. Ропотов, оглянувшись назад и убедившись в том, что позади их никого не было, с осторожностью завершил спуск и последовал в подвал следом за Серёгой. Не обратив внимания на низко расположенный вход и не пригнувшись как следует, он здорово саданулся головой. От несильного, но в то же время неожиданного удара у Ропотова соскочила и упала наземь шапка, в глазах на миг потемнело, и перед ним явственно замелькали звёздочки.
— Ай… твою мать! — Ропотов схватился за ушибленный лоб рукой и сильно зажмурился, от чего звёздочки не пропали, но, напротив, стали ярче и их стало заметно больше.
— Ты чяго, стуканулси? — спросил Серёга из темноты. — Я тут по пярвости тоже лоб сябе бил полно раз. Теперь, ха, учёный стал, ёпть, нагибаюси всегдась.
«Ну вот, ещё и лоб расшиб, — подумал Ропотов, потом поднёс ладонь от лба к глазам, — хоть крови нет, и то ладно».
Ещё когда они только шли вдвоём по пустынным заснеженным дворам, Ропотов всё думал, правильно ли он поступил, что связался с этим совсем незнакомым и совершенно несимпатичным ему человеком, предложил ему свою помощь, раскрыл перед ним карты.
«Да, хорошо было выступить: давай вместе пойдём. Храбрец, нечего сказать, — размышлял про себя Ропотов. — а что, если это ловушка, и этот Серёга заодно с теми, другими? Вот сейчас он меня заманит в подвал, а потом они там всю душу из меня и вытрясут».
«Да нет, не может быть! — успокаивал он себя. — Никитич бы его не подпустил к себе, ежели Серёга подлым человеком был. Уж Никитич бы не дал себя одурачить».
«Ну, хорошо, пусть он не враг мне, но зачем мне это нужно: рисковать ради него? Их же там трое ещё, он говорит. И они все сильные, двужильные, несмотря на то, что наверняка хилые на вид, как все эти дворники. Сейчас вот зайдём с ним в подвал и уже оттуда не выйдем… Ещё и на плов нас определят. И ради чего, спрашивается? Что я сам, не справился бы с этим бензином и с погрузкой вещей в машину? И Лена бы помогла, она же сказала», — терзался он в своих сомнениях.
— Скажи, Сергей… а ты правда в центре был, на Тверской, когда там людей расстреливали? Мне Никитич сказал», — спросил он ещё до подвала на ходу Серёгу, когда неожиданно вспомнил свой последний со Спиридоновым разговор.
— Лёха, пипец! Я оттудава еле ноги унёс. Мля, это жесть была! Ты сябе не прядставляешь. Я с армии стока пальбы не слыхал. Народ побяжал, меня подхватиласи. Усе оруть кругом, визжать, мля. Шум этот от машин этих, мля, это вообще шо-то с щем-то, это как будто тябе уши дрэлью высвярливають. А ещё вспышки эти — таки яркия, аж глаза на лоб лезуть. Закрывашь их, а всё равно святло, как днём. Открывашь — наоборот, ничяго уже не видишь, ёпть. Осляпило, понял, да? Конкретно так осляпило. Моргаю, моргаю, а хрен тябе: в глазах всё бялό, как будто мордою в снег по пьяни… Кругом стряльба, мля, крики, стоны. Трассирующими, суки, лупили по людям, по толпе. Шоб, значить, страшнее, мля, понял… Все оруть. Кругом меня пáдати стали: кто со страху, кто с пули. Пипец!.. Я сам упал на когой-то, а поверхь на меня ещё навалилиси. Ну, думаю, усё, кранты, ща задавять вусмерть. А сам пошявелитьси боюси и головẏ высунуть тож: пули свястять повсюду, о землю рякошетять, ух, ё-о!.. Мля, Лёха, стыдно признаться даже, но я, ты прякинь, я со страху сябе в штаны напустил. Опысалси, мля, как рябёнок малόй, твою мать! — Серёга засмеялся своим дегенеративным смехом. — Мля-а, вот так вот мокрый там и ляжал, в гразú и в собственном ссаньé. Ляжал, пока не стихласи усё кругом и совсем не стямнело. Час, наверно, так ляжал… Ну а посля выбиратьси стал. Тама ещё со мною такú же былú. Ёпть, это жесть, Лёха, это — жесть!.. Хорошо, я ещё нямного в штаны-то нассалси, а так бы пропали бы они, штанишки-то мои, да ещё и отморозил бы хрен бы свой с яйками, на хрен соусем, — он снова заржал лошадью, но на этот раз переходящей в ишака.
— А как тебя вообще туда угораздило попасть? Это ж километров с 10 отсюда, а то и больше.
— Эх… Решил я, Лёха, отсюду дёру дать, из ентой грёбаной Москвы. Взял с собою на пару луковиц и пару картох варёных… они сладкия таки, знашь, после морозов-то этих… С луком — самое то! — он опять засмеялся. — Это мож так и сахару в чай не лόжить… Ну, это, вышел я на шасé, — Серёга стал показывать рукой, — идусь, значить, ходью по этой по шасé, смякаюси, что ну хоть об забор 9 до Бялорусского дойду, а тама, можа, на тяпловоз какой и сяду. Всё равно, куды ехати, Лёха, лишь бы от сих… Ну, идусь так, шибко идусь. А холод, собака, ещё шибче пробирати стал, так и бярёть за нутро, сука, так и бярёть. И ветер ещё, падла, такой холодный, аж лядяной, мля, аж бяда, могутов нету 10. Ну, думаю, не дойду я, наверна, окочурюси прямо тута, прямо на дороге. А святло, знашь, я ж утром рванулси-то. Это ж как, думаю, обиднать, бялым днём посредя шасé и замёрзнути. А сойти с няё, с шосé с этой — и ня знаю, куды. Кто ж меня ждёть-то тут? Кому я тут нужён? Да и нет никого, людей-то кругом.
Ропотов перебил его:
— А машины? Машины по Ленинградке ехали, когда ты шёл?
— Ну да, ехали, ня много их, но были. И грузовыя, и лягковушки. Но нябыстро, знашь, дорога-то под снегом ляжить. Его ж ня убираеть никто ни хера, мля… Я ещё шёл и думку смякал, ну сяйчас в этом снягу как налятить на меня кто-нить, и всё, кранты мне, отколупывай потом Сярёгу Клёпова с ряшетки… И тут, главное, слышу это: сзади, прямки на мяня едять шо-то большая такая. Мотор громко так стал гудети, всё громчей и громчей. Ну, думаю, усё! Аж
