Потом ощутила странную легкость в груди, будто натянутая струна лопнула и звенит, звенит…
Неужели и впрямь легче из-за того, что прощения испросила? Или это обманная легкость, временная? Вот бы знать…
Мысли ее нарушила Ксюша. Вошла в комнату, села рядом с ней на диван, проговорила тихо:
— Мам, я все слышала… Не смогла перебороть любопытство, извини. Только я не поняла… Что ты имела виду, когда говорила папе про красную линию? Ну, будто тоже за ней оказалась? Что это значит, мам?
— Ксюш… Я не могу тебе всего объяснить… Нельзя тебе всего объяснить… Просто я хотела сказать папе, что понимаю его. Что любого человека надо всегда стараться понять, прежде чем принимать решение. Время прошло, и я по-другому стала смотреть на вещи, вот и все…
— Но ведь не только во времени дело, мам? Что-то ведь еще произошло, да?
— Ксюш… Не спрашивай меня ни о чем, пожалуйста. Есть обстоятельства, которые… Которые трудно объяснить… Вернее, трудно проговорить вслух…
— Ладно, не мучайся, не буду к тебе приставать. Пойдем лучше на кухню, тебе надо съесть что-нибудь. Ты сама на себя не похожа, мам.
— Да, пойдем…
На кухне Ксюша сама вызвалась приготовить ужин, хотя далеко ее кулинарные поползновения после рассмотрения содержимого холодильника не ушли:
— Яичницу с помидорами будешь, мам?
— Буду… — согласилась она равнодушно, глядя в темное окно. И спросила удивленно: — А что, так поздно уже?
— Ну да… — обернулась от плиты Ксюша. — Одиннадцать часов…
— Это ты так поздно домой возвращалась? Ничего себе…
— Да нормально, мам. Слушай… Я сейчас Гришкиного отца видела, он странный какой-то… Хмурый, небритый, озабоченный весь. Я поздоровалась, а он не услышал. Посмотрел на меня как на чужую… Не узнал будто. Что это с ним, мам? И глаза у него такие… Будто слепые. Ты не в курсе, что с ним такое? Тетя Даша и Гришка ведь уехали… А вдруг у него случилось что-то? Может, ты сходишь, узнаешь? Может, ему помощь какая нужна?
— А где ты его видела, Ксюш?
— Так мы у лифта столкнулись на лестничной клетке… Он в лифт входил, а я выходила.
— Ну, если он в лифт входил, значит, уехал… Значит, его сейчас дома нет.
— Ну да, ты права… Но что такое могло с ним случиться, не знаешь?
— Нет, не знаю…
— А тетя Даша когда приедет? Гришка говорил, что она его в деревне оставит и сразу приедет… Хочешь, я прямо сейчас Гришке позвоню и все узнаю, а?
— Нет, не надо звонить… Поздно уже. Гриша наверняка спит. Лучше расскажи, как там твой братик? Понравился тебе, да?
Наверное, она слишком торопливо попыталась перескочить на другую тему, потому что Ксюша снова глянула на нее удивленно, проговорила нехотя:
— Что значит — понравился, мам? Он же брат, как он может понравиться или нет…
— А на кого он похож? На папу?
— Так непонятно еще ничего! Вот подрастет, тогда и увидим… Он забавный такой, мам! Уже улыбаться умеет! Берешь его на руки, а он улыбается… Хотя Марина говорит, это просто мимическая улыбка, непроизвольная. Но мне все хочется думать — он улыбается из-за того, что меня видит!
Она слушала Ксюшу, кивала, но думала о своем. О том думала, что Никита, наверное, к Даше поехал. Что будет всю ночь сидеть на крыльце под дверью…
Нет, не простит она его. Не простит. Плохо ей сейчас, очень плохо. Она-то прекрасно знает, как ей сейчас плохо…
А утром она и сама столкнулась с Никитой неожиданно. Вышла из квартиры, нажала на кнопку вызова лифта, стояла, задумавшись. И вздрогнула, когда дверь лифта открылась. Увидела лицо Никиты. И отшатнулась испуганно.
Да, все так и было с ним, как описала Ксюша. Хмурый, небритый, озабоченный. И глаза будто слепые. И даже что-то похожее на ненависть вспыхнуло в этих глазах, когда увидел ее. И прошел мимо, даже не поздоровавшись. Быстро открыл ключом дверь, так же быстро захлопнул ее за собой, будто сбегал… Будто боялся, что она его остановит.
Потом весь день виделись ей эти глаза. Работать не могла, все валилось из рук. В итоге решилась — надо самой ехать к Даше. Неприятно и не хочется, но надо. Она просто должна это сделать! Пусть Даша не откроет ей дверь, не захочет говорить, но она должна!
Всю дорогу придумывала, как начнет разговор. И не могла придумать. Все было не то, слова не те, объяснения звучали глупо… Ну что, что тут можно объяснить? Да разве она сама себя не помнит, когда была в том же состоянии, в каком сейчас Даша? Все объяснения звучали пошлостью и даже издевательством, будто хотелось только одного — чтобы Стас и Карина исчезли, оставили ее в покое.
Проехав до середины пути, решила повернуть обратно. Остановила машину на обочине, долго сидела, смотрела прямо перед собой. Потом подумала — пусть будет, как будет… Пусть Даша прогонит ее, пусть не даст ни одного слова сказать, все равно надо ей на глаза показаться. И попросить прощения, попытаться все рассказать. И за Никиту попросить. Объяснить, что он не виноват…
Остановила машину у ворот дачи, вошла внутрь и сразу увидела Дашу, сидящую в беседке спиной к ней. Подошла, позвала тихо:
— Даш…
И увидела, как вздрогнула спина Даши, как она испуганно втянула голову в плечи. Как долго не могла обернуться, не находила в себе сил.
— Даш, мне поговорить с тобой надо…
Проблеяла так жалобно, что не узнала своего голоса. Прошла в беседку, села за стол лицом к Даше, улыбнулась жалко:
— Разреши мне поговорить с тобой, объяснить… Я понимаю, что ты ужасно не хочешь со мной говорить, что тебе неприятно. Я прекрасно понимаю, Даш. Но все же…
Лицо Даши было непроницаемо, глаза смотрели куда-то в сторону, губы сжаты болезненно. Выглядела она очень плохо, будто и впрямь была больна. Бледная, под глазами круги, на висках серые впадины образовались — раньше их не было. Казалось, это и не Даша вовсе, а будто чужая тетка, обремененная грузом тоскливой печали.
Даша глянула на нее, спросила хрипло:
— Ты для чего приехала сюда, Лер? Прощения тебе попросить хочется, да? Совесть замучила, житья не дает?
— Ну… Если можно так сказать… Все это так, да…
— Зря ты приехала. Нет у меня для тебя прощения, Лер. Потому что я не понимаю… Не понимаю, как так… Я даже говорить об этом не могу, не получится у меня. Очень больно, очень… Уезжай, Лера. Пожалуйста.
— Но выслушай меня хотя бы, Даш… Выслушай… Я попытаюсь
