с Кириллом уже вовсю тайком подменяли друг друга на подобных мероприятиях. Чтобы решить, кому в очередной раз идти впахивать на социум, мы бросали жребий: сначала использовали для этой цели монетку, а потом, учитывая нежную любовь Кирюши к картинкам, перешли на игральные карты. Наша система определения судьбы была самой безыскусной. Я раскладывал колоду на две кучки, а брат загадывал: например, если в левой окажутся четыре туза, то идти придется ему, а если нет, то извиняйте, но… Что ж, иногда попадались и все четыре туза, но почему-то чаще в правой кучке.
В тот день фортуна снова была не на моей стороне, и Кирюша, довольно посмеиваясь, протянул мне свою ветровку синего цвета, аккуратно уложенную в целлофановый пакет. Идея маскировки была трогательно проста: сначала я, серьезный и важный, приношу в школу кипу старых газет, одетый в свою красную куртку, а затем тайком переодеваюсь в синее и появляюсь перед народом, бодро посвистывая и сияя улыбкой брата.
Поработал я тогда на славу: от своего имени сдал целых двенадцать килограммов макулатуры, а девять записал на брата, посчитав такой «раздел имущества» вполне справедливым. Когда я вернулся домой, усталый, но вполне довольный собой, стояла мирная тишина. Я подумал, что в квартире никого нет. Однако решение мое оказалось преждевременным. Без всякой задней мысли войдя в нашу с Кириллом комнату, я обомлел от неожиданности: на разложенном диване самым бесстыжим образом валялся мой братец, а рядом с ним лежала Оля Е. – скромная девочка из параллельного класса, в которую я уже несколько месяцев был тайно влюблен. По полу были разбросаны предметы одежды, включавшие самые интимные детали женского гардероба, а тела двух бездельников едва прикрывала смятая простыня. Полминуты, наверное, я пялился на это безобразие, не в силах произнести ни единого слова, а любовнички с молчаливым интересом поглядывали на меня.
– Сволочь, – сказал я наконец, когда ко мне вернулся дар речи, – я ведь за двоих вкалывал.
– Я тоже, – невинно отозвался братец, – за нас обоих.
Скромная девочка Оля Е. в голос расхохоталась и похлопала Кирилла по заднице.
– Он тебе все подробно расскажет, – пообещала мне Оля. – Правда, Кирюша? Куча материала для твоих новелл. А сейчас, Романов, выйди, я оденусь…
Я выскочил из комнаты с пылающими щеками. Значит, этот паршивец уже всем разболтал, что я детально записываю в особую «литературную» тетрадь его рассказы о том, как он встречается с девочками, целуется с ними и все такое, а потом пишу короткие любовные истории, иногда от первого лица (так, чисто для себя), пользуясь его жизненным опытом. В конце концов, я же не виноват, что не имею успеха у девчонок. Это судьба одарила нас подобным образом: легкомысленному Кириллу – все блага жизни и вся ее любовь, а мне – лишь интеллект, воображение да еще, пожалуй, способность придумать себе убедительную историю на бумаге и заставить людей поверить, что все написанное мной так в точности и происходило…
Я был вне себя от стыда и гнева и решил, что жестоко отомщу брату за его насмешку над моей тайной.
Веселый Кирюша тогда посмеялся не только надо мной. На следующий день после акции классная дама провела опрос, чтобы выявить победителя. Мой братец слушал, как наши одноклассники бойко выкрикивают: «Собрано семь кг бумаги!», «Принесено одиннадцать кило макулатуры!», а когда очередь дошла до него, окинул ребят своими ясными глазами и с какой-то особенной, подкупающей простотой сказал:
– Сорок два килограмма.
Проследив ангельским взором, как у меня безвольно опускается челюсть, он добавил:
– И, кажется, еще триста граммов.
Затем последовала торжественная линейка, на которой растроганная директриса собственноручно преподнесла скромно улыбавшемуся Кириллу чудо современной техники – роскошный магнитофон с радиоприемником. Братец взволнованно пожал руки двум другим победителям соревнования – плечистым парням из девятого класса, хмуро сжимавшим крепкими пальцами по пачке фломастеров, и послал мне ослепительную улыбку.
На Кирилла были устремлены восхищенные и завистливые взоры всей школы. Чувствуя, что общество ожидает от него речи, братишка от души предложил почаще проводить подобные полезные мероприятия – например, сбор металлолома – и делать поощрительные подарки еще более заманчивыми и весомыми, чем-нибудь вроде мотороллера.
Я тогда тоже заработал приз – карманный фонарик. Кирюша, падкий на всякого рода красивые безделушки, предложил мне передать вещицу в его вечное пользование. Так как фонарь лежал у меня мертвым грузом, я отдал его без всякого сожаления. Брат полюбил новую игрушку нежной любовью. Он вынимал ее при любом удобном случае, включал и направлял острый луч куда ни попадя, словно пытался открыть новые грани давно известных ему предметов и высветить пучком фотонов их потаенную сущность, скрытую под толстым слоем обыденной реальности. У Кирюхи в связи с этим даже появилась новая ежевечерняя церемония. После того как мы укладывались в постель и четверть часа болтали на сон грядущий, братик еще раз вставал и по лучу, разрывавшему тьму, совершал путешествие до туалета и обратно – только после этого он засыпал полностью удовлетворенный, исчерпав все удовольствия прожитого дня.
Во время одной из Кирюшиных проходок в мистическом свете фонаря у меня возникла идея, как можно остроумно и беззлобно подшутить над моим впечатлительным братом. Я заранее приготовил медицинскую резиновую перчатку (мать использовала ее в хозяйственных целях) и вырезал из черной бумаги длинную, в несколько метров, полосу с ответвлениями в виде цветочных корней. Этот реквизит я спрятал за диваном и однажды вечером, когда Кирюша торжественно отправился с фонариком в ванную комнату, в две минуты сотворил декорацию, вполне пригодную для фильма ужасов. Надув перчатку и перевязав отверстие шелковой нитью, я поместил ее сверху на край шкафа – так, что создавалась иллюзия бледной отрубленной руки, из которой ручьями льется жертвенная кровь (именно так смотрелись черные бумажные полосы на светлой поверхности шифоньера). Сам я натянул пару перчаток из черного бархата (опять же, позаимствованных из материнского гардероба) и, оставив спальню, притаился в темной глубине гостиной.
Не ожидающий подвоха Кирилл вышел из уборной, мирно насвистывая себе под нос, и двинулся вслед за лучом в нашу комнату. Он распахнул прикрытую дверь и в момент, когда фонарик выхватил из мрака сотворенную мной жуткую картину, издал такой роскошный вопль, которому позавидовала бы сама Елена Образцова. В это мгновение я подскочил сзади и одной рукой в черной перчатке зажал Кирюхину вопящую пасть, а другой несильно обхватил его за горло…
Потом я полночи успокаивал своего несчастного слабонервного брата: он плакал и даже под двумя одеялами не мог унять дрожь. В душе мне, наверное, было немного стыдно за свою выходку, но все-таки я был польщен тем эффектом, который произвела на Кирилла моя
