круизного корабля. «Да, мы с радостью оплатим перелет из Мехико в Турин; шофер встретит вас в аэропорту» – таких гламурных предложений Лишь еще не получал. Он гадает, кто финансирует эти европейские излишества, заключает, что наверняка не обошлось без отмывания денег, а потом замечает внизу листа название итальянского мыльного конгломерата. Вот вам и отмывание. Зато бесплатно доставят в Европу.
Четвертое: Wintersitzung [8] в Берлинском автономном университете – пятинедельный курс «на тему, выбранную мистером Лишь». Письмо написано по-немецки; в университете уверены, что Артур Лишь бегло говорит на этом языке; издатель Артура Лишь, порекомендовавший его туда, разделяет эту уверенность. Как и сам Артур Лишь. «С благословением Божьим, – пишет он, – я взойду на пьедестал власти». И, зардевшись от удовольствия, отправляет ответ.
Пятое: путешествие по Марокко, единственный каприз, который позволил себе Лишь. Он станет гостем на дне рождения одной женщины по имени Зора. Это она спланировала экспедицию из Марракеша в Сахару и оттуда на север в город Фес. Его друг Льюис настаивал: у них есть свободная путевка – просто идеально! Возлияния будут обильными, общество – блистательным, сервис – роскошным. Разве можно от такого отказаться? Причина всегда одна: деньги, деньги, деньги. Льюис назвал цену, все включено, и, хотя сумма была баснословной (Лишь дважды уточнил, в долларах это или в дирхамах), он, как обычно, уже без памяти влюбился. В ушах у него уже играла бедуинская музыка; верблюды уже ревели во тьме; он уже поднимался с расшитых подушек и с бокалом шампанского брел навстречу ночной пустыне, чтобы погреть босые ноги в бархатистых песках Сахары и полюбоваться праздничным салютом Млечного Пути.
Ибо где-то посреди Сахары Артуру Лишь исполнится пятьдесят.
Он поклялся, что не будет один. В минуты отчаяния его до сих пор преследуют воспоминания, как он блуждал по проспектам Лас-Вегаса в день своего сорокалетия. Он не будет один.
Шестое: Индия. Кто подкинул эту странную идею? Как ни парадоксально, это был Карлос. На той рождественской вечеринке Карлос сначала отбрил его («Мой сын тебе не пара»), а потом приободрил («Знаешь, недалеко от моего отеля есть одна база отдыха, знакомые открыли, красивое место, на холме, с видом на Аравийское море; для писателя лучше варианта не найти»). Индия: возможно, там он наконец обретет покой; возможно, там он отшлифует рукопись, ту самую, за которую они с агентом поднимут бокалы в Нью-Йорке. Когда, говорите, в Индии сезон дождей?
И наконец: Япония. Билеты достались ему на вечере покера для писателей, хоть и непонятно, как его туда занесло. Разумеется, там были одни гетеросексуалы. Лишь был неопытным игроком, и его не спас даже зеленый козырек; в первом раунде он проиграл каждую раздачу. Но дух его не был сломлен. На третьем раунде – когда сигаретный дым, хмыканье и теплое ямайское пиво стали невыносимы – один писатель оторвался от карт и сказал, что жену достали его разъезды, ему придется остаться дома и отказаться от статьи, и не хочет ли кто-нибудь поехать вместо него в Киото? «Я хочу!» – взвизгнул Лишь. Все игроки разом обратили к нему свои покерфейсы, и он вспомнил, как смотрела на него футбольная команда, когда он вызвался играть в школьной пьесе. Он откашлялся и понизил голос: «Я хочу». Обзор традиционной кухни кайсэки для бортового журнала одной авиалинии. Он надеется, что к его приезду успеет расцвести сакура.
Оттуда он вернется в Сан-Франциско в дом на Вулкан-степс. Почти все расходы взяли на себя организаторы фестивалей, конкурсные комитеты, университеты, арт-резиденции и медиаконгломераты. Остальное покроют баллы за перелеты, которые копились десятилетиями и, как по волшебству, выросли в целое цифровое состояние. Внеся предоплату за марокканское безумие, он обнаружил, что его накоплений как раз хватит на все необходимое, если подойти к делу с пуританской бережливостью, которую проповедовала его мать. Никаких походов по бутикам. Никаких ночных гулянок. И не приведи господь угодить в больницу. Впрочем, что может пойти не так?
Артур Лишь облетит земной шар! Предприятие поистине космического размаха. Утром перед отъездом из Сан-Франциско, за два дня до интервью с Х. Х. Х. Мандерном, Артур Лишь осознал, что возвращаться будет не с востока, как это было всю его жизнь, а с таинственного запада. И во время этой одиссеи он точно не будет думать о Фредди Пелу.
В Нью-Йорке живет восемь миллионов человек; из них примерно семь миллионов возмутятся, что вы были в городе и не позвали их в дорогой ресторан, пять миллионов – что не заглянули посмотреть на прибавление в семье, три миллиона – что не сходили на их новое шоу, а один миллион – что не переспали с ними, при этом встретиться с вами смогли бы лишь пятеро. Самое разумное, что вы можете сделать, – это не звонить никому. Вместо этого лучше сбежать на кошмарное приторное бродвейское шоу за двести долларов, заранее зная, что никому не признаетесь, сколько выложили за билет. Так Лишь и поступает в первый вечер в Нью-Йорке, компенсируя расточительство ужином из хот-дога. Кто-то скажет, что он потакает своим слабостям, но вот гаснет свет, и поднимается занавес, и бьется в такт оркестру юношеское сердечко, и ничего дурного в этом нет. Уж точно не для него; он только сладко поеживается, зная, что здесь его никто не осудит. Мюзикл плохой, но, подобно плохому любовнику, вполне способен выполнить то, что от него требуется. Под конец Артур Лишь сидит в своем кресле и тихонько всхлипывает – во всяком случае, ему кажется, что тихонько, но когда зажигают свет, соседка поворачивается к нему и говорит: «Милый, не знаю, что у тебя в жизни произошло, но я очень, очень тебе сочувствую», а потом заключает в объятия с ароматом сирени. «Ничего у меня не произошло, – хочет ответить он. – Ничего у меня не произошло. Я просто гомосексуал на бродвейском шоу».
Наутро: кофемашина в его номере – голодный моллюск, разевающий пасть навстречу капсулам, а взамен выделяющий кофе. Инструкции по уходу и кормлению предельно просты, однако в первый раз машина выдает лишь пар, а во второй – расплавленные останки капсулы. С губ Артура Лишь срывается вздох.
Стоит осеннее нью-йоркское утро, дивное по определению; пошел первый день его странствий, завтра интервью; вещи пока что чистые и опрятные, носки сложены по парам, синий костюм не успел помяться, зубная паста все еще американская, а не иноземная с каким-нибудь непривычным вкусом. Отражаясь от небоскребов, ярко-лимонный нью-йоркский свет падает на алюминиевые фургончики с фаст-фудом, а оттуда – на самого Артура Лишь. Даже коварное торжество во взгляде дамы, не придержавшей для
