него, он же за тобой как хвостик таскается!
Алена хихикнула: – Дала ему выходной. Ты-то, смотрю, тоже без кавалера!
Даша погрустнела: – Он отца в город повез, в больницу. Да и какой он мне кавалер. Он же и провожать-то меня ходит, только потому, что ты так велишь.
Алена загадочно улыбнулась: – Не переживай, подружка! Скоро все изменится! Сам, по доброй воле будет перед тобой на задних лапках стоять!
– Ален, слушай, неудобно говорить об этом… Но у бабы Васи случайно ничего не пропало?
Девушка нахмурилась: – Да я внимания не обращала. А почему ты спрашиваешь?
– Я сегодня в магазин заходила. А там у тети Марины кулон на шее. Она, правда, спрятала его, когда меня увидела, но я заметить успела. Вроде, я его раньше у бабы Васи в шкатулке видела… Помнишь, в кованой такой? Мы еще, когда маленькие были, любили украшения из нее перебирать. А твоя бабушка говорила, что они редкие, что таких сейчас не найдешь.
Глаза Алены сузились и потемнели: – Маринка в бабушкиных украшениях? Ну, я ей задам.. Будет знать, как старушек обирать! Ты уверена, что это именно тот кулон?
– Да не вполне… Я ж его буквально мгновение видела. Хотя, не должна бы ошибиться…
– Ладно, подружка, разберемся. Давай пройдемся немного – и по домам. Устала я что-то сегодня.
Позже, в тот же вечер, Алена давала наставления Вите: – Найди эту шкатулку. Спроси у матери, если не скажет – сам весь дом перерой, но найди! Ты понял меня?
Парень кивнул: – Понял, Алена.
– Так иди!
Он развернулся и пошел, то ступая прямо по тропинке, то с шумом продираясь через заросли. Глаза его были полузакрыты. Походка напоминала походку пьяного. На шее краснели свежие ранки.
Дом Ракитиных, в самом центре деревни, чаще называли «Информационным центром», или «телебашней», хотя на башню он совсем не был похож. Наоборот, это был, должно быть, один из самых маленьких, низеньких и невзрачных домов в деревне. Но именно здесь жила Марина, мать Вити, местная продавщица и главная деревенская сплетница. Именно отсюда и растекались по деревне новости и слухи. Сегодня, однако, Марине было не до новостей. В доме Ракитиных бушевал скандал.
– Мама, отдай шкатулку.
Марина всплеснула руками в деланном возмущении: – Вы только посмотрите! Еще молоко на губах не обсохло, а уже мать в смертных грехах обвиняет! Не видела я никакой шкатулки!
Она присмотрелась к нему и воскликнула: – Да ты же пьян, поганец! Ну, точно пьян! Вон, какие глазищи-то мутные! Вот погоди, проспишься, я тебе такую шкатулку покажу – неделю сидеть не сможешь!
Про себя Марина уже решила, что утром ни о чем заикаться не станет, а несчастную шкатулку при первой же возможности продаст кому-нибудь из проезжих. Черт дернул ее нацепить этот кулон! Ведь наверняка его заметила Дашка в магазине, недаром же она посмотрела на продавщицу, как на врага народа!
Сын, однако, отступать не собирался: – Мама, отдай шкатулку по-хорошему, а то хуже ведь будет. Раз она велела…
Мать разошлась еще больше: – Кто велел? Алена твоя? Да кто она такая? Пигалица, городской заморыш! Мелочь пузатая, а старшими командует!
Сын не выдержал, отодвинул ее в сторону и прошел в ее спальню, беспорядком и обилием ярких безвкусных вещей всегда напоминавшую ему сорочье гнездо. Сама же мать, по его мнению, точь-в-точь походила на сороку: шумная, непоседливая и, что уж греха таить, вороватая. Случай со шкатулкой бабы Васи был далеко не первым.
Шкатулку даже искать не пришлось, она стояла на столике у кровати. Как раз перед приходом сына Марина вернула в нее несчастный кулон и как раз думала, куда же ее спрятать. Спрятать не успела, и сейчас стояла за спиной Вити, мучительно придумывая хоть какое-то оправдание. Она прихватила шкатулку машинально, по давней привычке тащить все, что плохо лежит, когда зашла к старушке прошлой весной, сообщить о смерти внучки.
– Вить, ты не говори ей, что это я. Скажи, что нашел где-нибудь… Или что другой кто взял, а ты вернул.
Витя не отвечал. Он смотрел на простенький серебряный крестик, выпавший из шкатулки и теперь лежавший рядом.
– Витя! Ну не молчи! Ну неужели ты родную мать в тюрьму отправишь?
Он бросил крестик в шкатулку, захлопнул ее и, все так же молча, понес к выходу.
Алена ждала его у калитки: – Принес?
Он протянул шкатулку. Алена просияла: – Молодец! Там все на месте?
Он откинул крышку и шагнул ближе к девушке. Та изменилась в лице, отшатнулась и зашипела. Витек схватил крест, лежащий на самом верху, и ткнул им в сторону Алены. Девушка взвизгнула и отскочила, пряча глаза от его тусклого блеска. Парень отбросил шкатулку с остальными драгоценностями: против простенького серебряного крестика они сейчас были ничем.
Собака, подкравшаяся в высокой траве, вдруг прыгнула и схватила его за руку. Крест упал в траву. Парень взвыл и попытался нашарить его другой рукой, но, подняв глаза, увидел вторую собаку, тоже приготовившуюся к прыжку. Витя понял, что проиграл. Алена наклонилась и погладила его по щеке: – Глупо, Витек… Но за шкатулку – спасибо!
Девушка выпрямилась и крикнула в сторону дома: – Бабушка, иди сюда! У нас гости!
Позже Витя лежал на траве. Боли не было. Были холод, слабость и головокружение, от которого звезды над головой, казалось, исполняли какой-то странный танец. Алена сидела рядом и гладила его по голове. Бабушка уже давно скрылась в доме, довольно бормоча что-то.
– Она повредилась в уме, когда твоя мать сказала ей, что я умерла. Не представляю, как она дожила до лета. Когда я пришла, она уже не могла ходить. Я вернула ей эту возможность и подарила ей вечность… Но я не могу вернуть ей рассудок. Нужен кто-то, кто будет присматривать за ней, когда я уеду. Ты подойдешь, я думаю. Ты ей понравился. Завтра сходите вместе в деревню, поблагодарите тетю Марину за любезно сохраненную шкатулку. А сейчас – спи.
Алена поцеловала его, и он снова почувствовал легкий укол, но не стал обращать на это внимания. Это было уже не важно.
Снова вернуться в деревню Сергею удалось только через несколько дней, поздним вечером. Вечер был субботний, и он решил пройтись до клуба, где в это время обычно уже собиралась молодежь, но сегодня там никого не было. Лишь на скамейке у входа кто-то сидел. Подойдя ближе, Сергей узнал своего друга.
– Витька, привет! А где все? Где Алена?
Тот обернулся, и Сергей поразился тому, как он похудел и осунулся: На белом, как мел, лице казалось,
