из Канады и Мексики, в отличие от детей из других стран, немедленно высылали назад. Сказал, что пока что ему удается удерживать девочек в центре временного содержания, но что ей сейчас и в дальнейшем потребуется адвокат. Прежде чем закончить разговор, он дал Мануэле поговорить с девочками. Выделил им пять минут. И Мануэла впервые с начала их одиссеи услышала голоса дочек. Старшая сказала, что с ними все в порядке. Младшая сопела в трубку, но так и не вымолвила ни слова.
Адвокатша, с которой мы встречались, выслушала рассказ Мануэлы и заявила, что сожалеет, но за ее дело никак взяться не сможет. Сказала, что дело «недостаточно крепкое», но пояснений не удостоила. Нас с Мануэлой выпроводили из комнаты, провели по коридорам к лифту, а потом выставили за порог. Мы вышли на Бродвей. Близился полдень, и город деловито жужжал, небоскребы устремлялись ввысь, с ясного, безоблачного неба сияло солнце – беззаботно, как будто ничего катастрофического не происходило. Я обещала Мануэле, что помогу ей найти выход, помогу добыть хорошего адвоката, помогу всем, чем только и как только возможно.
ОБЩАЯ ДЕКЛАРАЦИЯ
Наступила весна, муж и я подали совместную налоговую декларацию и сдали материалы по проекту звукового ландшафта. В Нью-Йорке говорят более чем на восьми сотнях языков, и за четыре года мы насобирали образцы почти всех. И наконец могли двигаться дальше – открытые для следующих возможностей. Так оно и случилось: мы двинулись дальше. Мы пошли вперед, но, скажем так, не совсем вместе.
Я еще сильнее втянулась в судебное дело против дочерей Мануэлы. Один адвокат из некоммерческой организации в конце концов согласился взять его; девочки все еще были разлучены с матерью, но, по крайней мере, их перевели из иммигрантского центра в Техасе с его жестокими порядками и небезопасностью в куда более гуманное, как предполагалось, место – в бывшее помещение гипермаркета «Уолмарт», превращенное в центр временного содержания несовершеннолетних иммигрантов в штате Нью-Мексико, вблизи городка Лордсберг. Чтобы следить за ходом дела, я подробнее изучила закон об иммиграции, посещала судебные заседания, разговаривала с адвокатами. Это дело, как выяснилось, было одним из десятков тысяч подобных, находившихся в производстве по всей стране. Всего за предыдущие шесть-семь месяцев на южной границе США были задержаны более восьмидесяти тысяч детей-иммигрантов, не имевших при себе никаких документов, – из Мексики и стран Северного треугольника [9], но в основном из последнего. Все эти дети спасались от невыносимо жестоких условий и систематического насилия, спасались из стран, где вооруженные банды сколотили парагосударства, узурпировали власть и подменили произволом главенство закона. Дети бежали в Соединенные Штаты в поисках защиты, в отчаянных надеждах найти отца, мать или кого-нибудь из дальних родственников, кто эмигрировал ранее и мог бы взять их к себе. Ни за какой не за американской мечтой бежали эти несчастные, хотя так обычно говорится, а только в надежде найти прибежище от невыразимых кошмаров повседневного бытия.
В то время на радио и в некоторых газетах стали мало-помалу появляться материалы о волне нелегальной детской иммиграции, однако ни один репортаж или статья не пытались показать ситуацию с противоположной стороны – как ее переживают вовлеченные во все это дети-иммигранты. Я решила обратиться к директору Центра городских исследований и прогресса при Нью-Йоркском университете. Я показала ей общий набросок моей идеи подать историю маленьких иммигрантов в другом ракурсе. После некоторых споров и препирательств, а также кое-каких уступок с моей стороны она согласилась помочь мне добыть финансирование для документального аудиоматериала о пограничном кризисе с детьми-иммигрантами. Не сказать чтобы проект поражал масштабами: в исполнителях числилась я одна со своим же звукозаписывающим оборудованием, притом связанная жесткими сроками.
На первых порах я даже не замечала, что муж тоже начал работать над новым проектом. Сначала дома появились подборки книг по истории апачей. Они громоздились на его письменном столе и на прикроватной тумбочке. Я знала, что он всегда интересовался этим предметом и частенько рассказывал детям разные истории про апачей, потому не увидела ничего странного в том, что он читает эти книги. Затем стена перед его столом понемногу запестрела картами территории апачей, изображениями их вождей и воинов. Тут я почувствовала, что его давнишний и всегдашний интерес к теме перешел в стадию целенаправленного научного исследования.
Над чем ты сейчас работаешь, поинтересовалась я у него в один из дней.
Так, несколько историй.
О чем?
Об апачах.
С чего вдруг апачи? И какие конкретно апачи?
Он сказал, его заинтересовали фигуры вождя чоконенов Кочиса и военного предводителя чирикауа-апачей Джеронимо [10], а также само племя чирикауа-апачей, потому что Кочис и Джеронимо были последними лидерами – моральными, политическими и военными – апачей, последнего из свободных народов на Американском континенте и последнего, кто сдался. Безусловно, более чем убедительная мотивировка, чтобы взяться за подобного рода исследование, вот только я, признаться, рассчитывала услышать нечто другое.
Позже он начал называть свои исследования новым звуковым проектом. Закупил коробки для документов, которые вскоре заполнились разнообразного рода материалами: там были книги, карточки для записей, сплошь заполненные пометками и цитатами, вырезки, заметки, полевые аудиозаписи, данные съемок звуковой панорамы, какие только удавалось найти в публичных библиотеках и частных архивах, а также набор маленьких записных книжечек в коричневых обложках, в которых муж ежедневно что-то записывал почти с маниакальной, сказала бы я, страстью. Мне оставалось только гадать, какой аудиоматериал может из всего этого получиться. Однажды я спросила мужа о его коробках с их разномастным содержимым, а также о его ближайших планах и о том, как они впишутся в наши совместные планы, а он сказал, сам пока не знаю, но вскоре, обещаю, все тебе расскажу.
И спустя несколько недель рассказал, и тогда мы обсудили наши дальнейшие шаги. Я сказала, что хочу сосредоточиться на собственном проекте и записывать истории детей и слушания по их делам в Иммиграционном суде Нью-Йорка. И еще что подумываю устроиться на местную радиостанцию. От него я услышала ровно то, о чем уже подозревала. Чего ему больше всего хочется, сказал он, так это работать над собственным документальным проектом, об апачах. И кстати, он подал заявку на грант и уже даже получил его. И еще сказал, что материалы, которые он должен собирать для этого проекта, привязаны к конкретным местам, но что на сей раз речь идет о звуковом ландшафте совсем другого рода. Он назвал его «коллекцией звуков эха», сказал, что главное место в ней отводит призракам Джеронимо и последних апачей.
Отдельная «прелесть» совместной жизни в том, что, когда живешь с человеком, видишь его каждый день и почти безошибочно предугадываешь все его реплики и жесты в разговоре, когда умеешь прочитывать скрытые за его поступками намерения и просчитывать его реакции на различные обстоятельства, и даже когда уверена, что изучила его вдоль и поперек, все равно в один прекрасный день он может в одночасье превратиться в совершенного незнакомца. Чего я совсем не ожидала, так это услышать от своего мужа, что для работы над новым проектом ему потребуется время, больше времени, чем даст одно лето. Еще ему потребуются тишина и уединение. И еще потребуется на более постоянной основе переселиться на юго-запад страны.
Насколько постоянной? – спросила я.
Возможно, на год или два, а может, и на дольше.
Где конкретно на юго-западе?
Пока трудно сказать.
А как насчет моего проекта, здешнего? – поинтересовалась я.
На это он обронил только, что проект не лишен содержательности.
ОДИНОЧЕСТВО НА ДВОИХ
Полагаю, муж и я простоту не были готовы ко второму акту нашей семейной пьесы, в котором мы просто продолжаем прежнюю, нами же выстроенную жизнь. Без перспектив дальнейшего профессионального сотрудничества мы и в других отношениях начали дрейфовать в разные стороны. Догадываюсь, что мы – а может, только я – впали в распространенное заблуждение, решив, что брак предполагает абсолютную общность и слом всех границ, и нет бы мне понять, что брак – всего лишь пакт между двумя готовыми блюсти одиночество друг друга, как заповедали нам Рильке или какие-то другие умиротворенные духом философы. Но возможно ли подготовиться к такому? И возможно ли преодолеть последствия до того, как определишь их причину?
Несколько лет назад еще на нашей свадьбе один наш друг сообщил нам в приливе пророческого откровения, какие нередко посещают мертвецки пьяных на пороге отключки, что свадьба – это банкет, на который двое прибывают слишком поздно, когда половина угощения уже подъедена и каждый уже слишком устал и мечтает смыться, только не знает, как смыться или с кем.
Но я, друзья мои, открою вам, как длить этот банкет до бесконечности! – возвестил он.
Но тут глаза его закрылись, бородка ткнулась в грудь, а ее
