весь рот. – Проехали. – Он хлебнул вина. – Я так хотел домой. Сидел там и все время думал, как же я хочу домой.
– Ну вот ты и дома, – сказала Сьюзан.
4
В жизни Пэм и ее идеального мужа бывали такие субботние вечера, как этот, когда лифт доставлял их прямо в переднюю большой квартиры, где сияли круглые желтые светильники, а в комнатах играли фантастические тени. Пэм целовала в щеку едва знакомых людей, брала бокал шампанского с подноса, услужливо протянутого официантом, и шла дальше – туда, где на стенах темно-оливкового или насыщенно-красного цвета висели подсвеченные картины, длинный стол был сервирован хрусталем, а за окнами гордо раскинулась до самого горизонта широкая улица, и по ней праздничной иллюминацией плыли красные габаритные огни автомобилей, постепенно сливаясь в одну линию. Пэм смотрела на женщин в черных вечерних платьях, в золотых и серебряных ожерельях, в превосходных дорогих туфлях и всегда думала: «Вот чего мне хотелось».
Что она подразумевала, она и сама не смогла бы объяснить. Простая истина окутывала ее мягким уютом, и пропадали, пропадали без следа назойливые мысли о том, что она живет чужой жизнью. На Пэм снисходило глубокое, полное спокойствие, она растворялась в этом моменте, так уверенно разворачивавшемся перед нею. Решительно ничто в ее прошлом – ни пыльные деревенские дороги, по которым она в детстве часами гоняла на велосипеде, ни долгие часы, проведенные в крошечной местной библиотеке, ни скрипучие полы общаги в кампусе в Ороно, ни маленький домик семейства Бёрджессов, ни даже восторг от начала взрослой жизни в Ширли-Фоллз, ни квартира, которую они с Бобом сняли в Гринвич-Виллидж, хотя Пэм там очень нравилось, нравились круглосуточно шумные улицы, клубы, куда они ходили слушать джаз и выступления стендап-комиков, – ничто из этого не указывало, что когда-нибудь Пэм захочет такой жизни и ее получит, окунется в эту особую прелесть, которую окружающие ее сейчас люди так изящно и удивительно принимают как должное. Хозяин рассказывал гостям, что вот эту вазу они с женой купили во Вьетнаме восемь лет назад.
– О, вам понравилось? – спросила Пэм. – Понравилось во Вьетнаме?
– Очень! – воскликнула жена. Она шагнула к Пэм и обвела взглядом гостей, приглашая их к разговору. – Просто до смерти понравилось. А ведь я еще не хотела ехать.
– А страшно не было? Сами понимаете…
Женщину, которая это спросила, Пэм встречала несколько раз. Она была замужем за известным журналистом и говорила с южным акцентом, усиливавшимся под воздействием алкоголя. Подбирая одежду, она руководствовалась явно не чувством стиля, а стремлением выглядеть как положено южной леди с хорошими манерами, привитыми еще в детстве. Вот и сейчас на ней была белая блузка с воротником-стойкой. Пэм умиляло ее упорное нежелание расставаться с чопорным прошлым, застегнутым на все пуговицы.
– О, нет, нет, там было чудесно, – заверила хозяйка. – Чудесная страна. Никогда не подумаешь… ну, знаете, о чем я. Невозможно представить, что все эти ужасы творились именно там.
Гости перешли в столовую, Пэм проводили к определенному ей месту – вдалеке от мужа, в этом доме принято было разделять пары. Она отыскала глазами мужа за другим концом длинного стола и помахала ему. И вдруг вспомнила, что Джим Бёрджесс сказал ей: «Нью-Йорк тебя погубит», когда они с Бобом заговорили о переезде сюда. Этих слов она ему до сих пор не простила. Джим не разглядел ее аппетит, ее способность приспосабливаться, ее вечную жажду перемен. Конечно, тогда Нью-Йорк был другим, и, конечно, тогда они с Бобом не располагали большими средствами. Но целеустремленность Пэм всегда помогала ей справляться с любыми разочарованиями. Пускай их первая квартирка, такая крохотная, что посуду приходилось мыть в ванне, со временем утратила первоначальное очарование, пускай подземка была очень страшной, особенно лязг вагонов, въезжающих на станцию, – Пэм все равно ездила в подземке и стоически переносила все трудности.
Сидевший рядом с ней мужчина сказал, что его зовут Дик.
– Дик, – зачем-то повторила Пэм и тут же подумала, что вышло двусмысленно. – Очень приятно с вами познакомиться. [10]
Он склонил голову и с подчеркнутой любезностью спросил, как у Пэм дела. Признаться честно, дела у Пэм были так себе – ее уже слегка развезло. Ела она теперь меньше, чем прежде, годы – а значит, и метаболизм – были уже не те, и она больше не могла пить столько, сколько раньше. Поймав себя на желании выложить все это Дику, она сообразила, что пьянеет, а может, уже пьяна, и потому лишь молча улыбнулась. Дик спросил ее, вежливо и уже без камуфляжа церемоний, работает ли она, и Пэм начала объяснять про свою нынешнюю неполную занятость в больнице, про то, как работала в лаборатории, – может, она и не похожа на ученого, ей об этом говорили, хотя и непонятно, что эти люди имели в виду, но дело в том, что она никогда и не была ученым, она ассистировала ученому, одному паразитологу, который…
Дик оказался психиатром. Он приподнял брови, сделав любезное выражение лица, и положил на колени салфетку.
– Валяйте, не стесняйтесь, анализируйте меня сколько хотите, – разрешила Пэм. – Мне это ничуть не мешает.
Она снова помахала мужу, сидевшему на другом конце длинного стола рядом с южанкой в наглухо застегнутой блузке, Пэм так и не запомнила ее имени. Дик тем временем говорил, что анализирует не самих людей, а их желания. Он работал консультантом маркетинговых компаний.
– Неужели? – отозвалась Пэм.
В другой вечер подобное заявление могло разбудить в ней страшную мысль: я живу не своей жизнью! В другой вечер она могла спросить Дика, давал ли он клятву Гиппократа. Могла язвительно поинтересоваться, использует ли он свои врачебные знания, чтобы заставить людей больше потреблять. Но сегодня у нее было хорошее настроение, и Пэм решила, что иногда на некоторые вещи следует просто закрыть глаза, как будто ее нервные клетки могли испытать возмущение лишь ограниченное число раз, а сейчас повод для этого неподходящий. Она вдруг поняла, что ей безразлично, кем работает Дик, и когда он повернулся к соседке с другой стороны, Пэм стала разглядывать собравшихся и воображать, какова их интимная жизнь и есть ли она у них вообще. Она заметила, как толстощекий мужчина тайком поглядывает на женщину без талии и та отвечает ему долгим многообещающим взглядом. До чего удивительно: неважно, как люди выглядят, они все равно желают сорвать друг с друга одежду и слиться в экстазе. Зов природы, давно потерявший смысл, ведь собравшиеся здесь женщины определенно вышли из детородного возраста… Да, Пэм еще не успела доесть салат, а уже выпила слишком много.
– Погодите, что вы сказали? – Пэм опустила вилку, услышав что-то про свиную голову, брошенную в мечеть в захолустье штата Мэн.
Незнакомый мужчина повторил для нее всю историю.
– Да, я что-то такое слышала.
Пэм снова
