тебе с утра на работу. Что ж, как знаешь.
Да и мне, впрочем, тоже завтра на работу.
* * *
Одно из преимуществ, или, во всяком случае, одна из особенностей, или даже странностей жизни в центре – ты всегда в противоходе. Выходишь ли ты из дома утром, вечером, пешком или на машине – толпа всегда ломится тебе навстречу. Долетают обрывки фраз: «счет-справка делается только для регионов», «а она мне – кто здесь налоговый инспектор, ты или я?», «а исход этих… как их… евреев?», «он, когда из Питера только приехал, работал в “Бритиш табакко”. А сейчас перешел в…», «если тебе надо порисовать, ты порисуй… ну мы на всякий случай тебе билеты в театре оставили», «судить о вещах, которые, по большому счету…» – и мне из моего противохода почти всегда понятно, о чем речь.
Я живу в центре не потому, что моя мама родилась в Воротниковском переулке, а ее мама училась в институте благородных девиц, а потом полжизни провела в лагерях. А потому, что мой дедушка приехал из своего Мухосранска, был талантлив и с характером, мой папа – Мэтр. Но об этом как-нибудь потом.
Встаю ближе к одиннадцати. Летом завтракаю на балконе с видом на Москву-реку и Котельническую высотку. Кофе, сыр, возможно, вино и фрукты. Я завтракаю долго и с удовольствием.
Я просматриваю вчерашние эскизы, начатые работы. Если одна из них увлекает меня, отключаю телефон и занимаюсь ею. Мне точно известно – есть предел совершенству, есть точка, когда я сделаю эту работу такой, какой ее задумал Бог.
Включаю телефон – не ищут ли меня из «конторы». Моя работа – что-то вроде креативного директора на фрилансе. Платят, может, и не запредельно, зато можно отключить телефон, пропасть – и никто не вякнет.
Так вот, если я им нужен, перезваниваю, еду. Пешком или на машине, смотря по настроению. Но всегда в противоходе.
Вчера в лифте офисного здания, поднимавшем меня на седьмой, на ходу то включается, то выключается свет. Лифт останавливается между этажами, свет продолжает мигать и, наконец, гаснет. Офисная публика внутри коробки с восторгом истерит. Из диспетчерской сообщают: к вам приедут через два часа. Тут все и правда пугаются. «Я беременная женщина, мне плохо, я лежу на полу и задыхаюсь!» – «Неплохо пущено, эти офисные блондинки иногда…» Но круглую решетку в стенке лифта на голую импровизацию не возьмешь. Голос диспетчера встревожен, но до конца не верит…
В разгар препирательств свет моргает и зажигается, лифт сам собой трогается, благополучно прибывает на место и выпускает заложников… Рассказов надолго.
Как креатор, простигосподи, я на все руки от скуки. Моя специальность – вроде дизайн. Но и сценарии роликов, и тексты на макетах – так называемый креатив – это тоже ко мне. Половина клиентов не вполне понимает, зачем пришли. Чего-то большего, чем «чтобы моему боссу понравилось», от них вряд ли добьешься.
– Вы хотите, чтобы было различимо брендированное жевание? Поверьте мне, это невозможно осуществить вот так напрямую.
– Почему?
– Ну хорошо, ну как вы себе это представляете?
– Ну… вот идут две девушки, и одна другой говорит: «Коля пригласил меня в кино. Мне нужна жвачка фигли-мигли» – а вторая ей отвечает: «А мне нужно на собеседование. Я возьму драже фигли-мигли». Понимаете, нам очень важно, что драже – деловой формат, а жвачка – неформальный.
И смотрит бодро, как орел, видишь, мол, ты не можешь придумать, а все просто.
Кому интересны тонкости и перипетии общения рекламного агентства с заказчиком – читайте старые добрые «99 франков» и смотрите ролик про шесть параллельных красных линий, две из которых перпендикулярны, а одна – прозрачная. Я же ни богом, ни полубогом себя не считаю.
Бывает и так, что клиент открывает тебе смысл жизни. Помнится, на заре своей деятельности, только-только покинув стены монастыря, где служил согласно полученному на истфаке диплому научным сотрудником музея, и едва закончив курсы фотошопа, я вступил на стезю профессионального полиграфического дизайна. Одним из первых заказов на новом поприще стал каталог французского вина для одного нашего торговца, дистрибьютора то бишь, данного товара. Идея у меня была – каждый сорт вина сопровождает фотография рук, «комментарий» на азбуке глухонемых. Черно-белые фотографии рук мужчины и женщины – они встречаются, знакомятся, становятся ближе… так вот, женской моделью мне служила жена. У нее длинные пальцы, тонкие, неожиданные для женщины крупного телосложения с полными руками. Немного узловатые, с ноготками, лишь чуть выходящими за край пальца, но продолговатыми и узкими. Когда я попытался открыть заказчику глаза на прелесть этих нервных, выразительных рук, ответ был: «Слышь, я уважаю твое мнение, может, это и красивые руки, но я те плачу за проститутские». Крыть было нечем, пришлось переснять чужие пальцы с накладными ногтями.
Вечером, если не город, то снова балкон или терраска кафе. Я – завсегдатай одного из них, рядом с домом. Меня занимают автомобильные сценки: на узкой дорожке у терраски кипит трафик. Сталкиваются лбами, недовольно вертят колесами, некоторые вопят хамски, шипят и бьют хвостом, другие с урчанием пятятся, прижимаются к бордюру, брезгливо подбирая полы блестящей одежи, те нагло накатывают, эти – пыхтя и надувая щеки, проплывают мимо.
А вот вплотную по узкой дорожке пропихивается мусоровозка. Посетители террасы «не видят».
* * *
«Но я же не такая синяя!» – это Нонна о своем портрете моей кисти. Нонне надо, чтобы синим было небо, а люди – ну как минимум розовыми… Впрочем, тот портрет был даже не синим, скорее, лиловым. Мы оба были там лиловыми, при этом вполне узнаваемыми. Нежизнеспособные персонажи и пластмассовые образы в «гениальных» романах ее Кольцова, старого импотента, в творческом смысле в том числе, ее не смущают. А синий портрет ее расстроил.
Жена – та не такая. Она видела, и больше меня. Для нее было естественно, что портрет Нонны – лиловый. Высвобождая голову из ворота огромного бесформенного черного свитера, щурясь и пристраивая на носу очки, она сказала невозмутимо: «Да, точно, у нее душа цвета магазинной замороженной курицы. И ты к ней приледенел».
Тогда я фотографировал, обрабатывал, смешивал, накладывал и монтировал без остановки… мечтал создать альбом – за десять лет работы… 3650 дней. Плюс два високосных дня за десять лет – 3652 страницы-картинки. Идея остыла, никакого альбома нет. Я был гораздо счастливее, чем теперь. Или нет? Мира ведь в душе не было: ни минуты не знал покоя и безмятежности. Тогда я никак не поверил бы, что могу неделю пролежать
