Наташа и двинулась впередъ.
Подбѣжалъ Коля и бросился къ отцу. Графини съ нимъ не было, но тотчасъ-же выяснилась фигура Леонида Петровича. Онъ безъ всякаго смущенія или неловкости подошелъ прямо къ графу и поднялъ шляпу.
— Графиня прислала со мною Колю, выговорилъ онъ съ необыкновенной отчетливостью, у ней сдѣлался ужасный мигрень. Николай Ивановичъ уже уѣхалъ… Позвольте при этомъ отрекомендоваться: кандидатъ правъ Рѣзвый.
Не особенно благодушно протянулъ графъ свою руку «кандидату правъ», хотя на губахъ его и явилась обычная его благосклонная улыбка. Онъ съ безпокойствомъ и недоумѣніемъ взглянулъ на меня, точно спрашивая: — «кто это: гувернеръ, что-ли Колинъ, или просто молодой человѣкъ?»
— Леонидъ Петровичъ, выручилъ я, познакомился съ графиней на водахъ, въ Оропѣ… вѣдь въ Оропѣ, кажется? обратился я къ Рѣзвому.
— Да, въ Оропѣ, отвѣтилъ тотъ необыкновенно весело.
Но этотъ веселый тонъ не подѣйствовалъ что-то на графа. Наташа, очень застѣнчивая, почти дикая, ежилась вся отъ присутствія незнакомаго мужчины и глядѣла на меня жалобными глазами.
— Папа, ты надолго? окликнулъ графа Коля.
— Погоди, не таранти! отвѣтилъ ему графъ съ небывалой нервностью; ты бы лучше вотъ взялъ у сестры мѣшокъ.
Мы всѣ продолжали толочься на мѣстѣ.
— Прикажете карету? догадался Рѣзвый.
— Не безпокойтесь, увертывался графъ, мы сейчасъ распорядимся.
— Я минутой! крикнулъ Рѣзвый и побѣжалъ къ выходу.
— Очень любезный молодой человѣкъ, выговорилъ графъ съ усмѣшечкой, которая меня удивила: онъ въ жизнь свою не издалъ, я думаю, ни одного двусмысленнаго звука, а тутъ звукъ былъ положительно кисло-сладкій.
Мы двинулись гуськомъ. Наташа успѣла шепнуть мнѣ:
— Гдѣ-же вы живете? Далеко?
— Въ двухъ шагахъ.
— A maman какъ?
На этотъ вопросъ я ей ничего не сказалъ; графъ меня выручилъ спросивши тоже, далеко-ли я живу отъ Ѵіllino Ruffi?
Леонидъ Петровичъ приготовилъ намъ четырехмѣстную коляску, ловко подсадилъ Наташу, причемъ она адски покраснѣла, и, низко снявши шляпу, раскланялся съ графомъ.
— А вы-то что-жь, пригласилъ я, рискуя не угодить его сіятельству, вамъ вѣдь по дорогѣ?
— Пожалуйста, пропустилъ сквозь зубы графъ; Коля, садись на козлы.
— Нѣтъ, нѣтъ! защищался Рѣзвый, махая рукой. Мнѣ здѣсь надо зайти въ магазинъ на Торнабону.
Онъ такъ вкусно выговорилъ эту обрусенную имъ «Торнабону», т. е. Via Tornabuoni, что я невольно разсмѣялся и, право безъ малѣйшаго коварства, пожалъ ему руку.
Графъ, кажется, легче вздохнулъ, когда коляска выѣхала изъ воротъ и Рѣзвый зашагалъ къ церкви Santa Maria Novella.
XVI.
Совсѣмъ новое безпокойство ощущалъ я, сидя противъ графа въ коляскѣ, когда мы повернули въ улицу, гдѣ находится Ѵіllino Ruffi. Ужъ, конечно, не за себя боялся я. Я былъ совершенно въ сторонѣ; но на мнѣ точно продолжала лежать отвѣтственность за все, что можетъ произойти въ семействѣ графа.
Вѣроятно графиня видѣла, какъ мы подъѣхали къ рѣшеткѣ. Грумъ и Марія выскочили принимать «дорогихъ гостей». Марію я не узналъ: она вся какъ-то подобралась и притихла, только все сладко поводила глазами, выбиваясь изъ всѣхъ силъ, какъ бы подслужиться самому «il signor conte».
Она схватила два мѣшка и взбѣжала съ ними въ сѣни, куда настежь была отворена дверь въ квартиру перваго этажа, по правую руку отъ входа.
— Куда это она? спросилъ тревожно графъ, обращаясь ко мнѣ.
— Папа, ты будешь здѣсь жить, съ Наташей, вмѣшался Коля, наверху негдѣ.
— Что ты за вздоръ говоришь! не на шутку разсердился графъ.
— Да, графъ, долженъ былъ пояснить я, видя, что Марія находится въ выжидательной позѣ: куда ей нести мѣшки; графиня, вѣроятно, не успѣла вамъ написать объ этомъ.
— Какъ-же Наташа будетъ здѣсь жить одна? недоумѣвалъ онъ.
— Да и ты, папа, и ты, продолжалъ свое Коля.
— Ахъ, папа, мы вѣдь забыли взять багажъ!..
Эти слова Наташи, сказанный пугливымъ тономъ, совсѣмъ взбаломутили графа.
— Господи! вскричалъ онъ, что-же это такое!..
Я принялся приводить ихъ въ нормальное настроеніе. За багажемъ тотчасъ-же былъ отправленъ мужъ привратницы, за котораго Марія начала клясться и божиться, что ему можно поручить хоть «cinque mila lire!»
Мѣшки она, все-таки, внесла въ помѣщеніе нижняго этажа. Коля полетѣлъ наверхъ къ матери. За нимъ двинулись графъ, Наташа и я.
Только-что мы вошли въ желтый салонъ, какъ Коля выбѣжалъ изъ спальни.
— Мамѣ лучше, объявилъ онъ, но она въ постели.
Я остался въ салонѣ, графъ и Наташа скрылись.
Должно быть пріемъ пришелся не особенно по вкусу его сіятельству. Минутъ черезъ десять вышелъ онъ, стараясь улыбнуться, но съ напряженнымъ и растеряннымъ лицомъ. Мнѣ положительно стало жаль его; но какое-же утѣшеніе могъ я ему доставить?
Наташа шла за нимъ грустная. Я догадался, — мать приняла ее такъ же сухо, какъ и простилась съ нею. По крайней мѣрѣ въ этомъ графиня оставалась той же.
— Надо намъ отправляться внизъ, сказалъ графъ Наташѣ съ кислой усмѣшечкой.
— Тамъ хорошо, утѣшала его добрая душа, цвѣты въ саду, тѣнь, и подниматься не такъ высоко.
— Такъ, такъ, повторялъ графъ и съ понурой головой побрелъ на свою «половину».
Наташа кинулась ко мнѣ, жала мнѣ руки, со слезами на глазахъ повторяла: какъ ей хотѣлось быть со мной въ Парижѣ, гдѣ столько «чудныхъ вещей»… и, остановившись посреди своихъ изліяній, прошептала:
— Maman совсѣмъ не рада папѣ.
И потомъ вдругъ примолкла, точно прикусила языкъ, и боязливо оглянулась на дверь въ спальню.
— Пойдемте, пойдемте, къ намъ, увлекла она меня внизъ, продолжая свой разсказъ о путевыхъ впечатлѣніяхъ.
На бѣдномъ графѣ просто лица не было. Я ясно видѣлъ, что все его нестерпимо раздражаетъ: и это отведеніе ему отдѣльной квартиры, и встрѣча графини, и ея политическая болѣзнь, и гортанное лебезеніе Маріи, и бѣготня Коли. Онъ на него раза два прикрикнулъ и успѣлъ сказать мнѣ съ удареніемъ:
— Очень мнѣ не нравится Коля!..
Я не сталъ, конечно, сообщать ему собственныхъ наблюденій.
Наташа, видя, что отчимъ ея такъ недоволенъ, не знала, какъ ей быть, и все шептала мнѣ:
— Никогда папа не былъ такимъ!.. Ахъ какъ это жаль! Но что-же дѣлать, что-же дѣлать?
— Переждать, училъ я ее; а самому приходилось чуть-ли не такъ же жутко.
Привезли багажъ, и въ развязываніи, выниманіи и укладываніи прошло добрыхъ два часа. Графъ нѣсколько разъ поднимался наверхъ и возвращался оттуда все съ той же стереотипной улыбкой душевнаго недовольства.
Воспользовавшись отсутствіемъ Наташи, убиравшей свою комнату, Платонъ Дмитріевичъ взялъ меня за руку, съ особой силой и, тяжело переводя духъ, заговорилъ:
— Я совсѣмъ не узнаю графиню. Болѣзни ея я не вѣрю; она гнѣвается на меня, но за что?.. И потомъ, это дикое распоряженіе насчетъ особой комнаты для меня… Точно будто мы не занимали съ ней одной комнаты… целыхъ почти двадцать лѣтъ.
Онъ опять щелкнулъ языкомъ.
— Заграничная
