ли отвечать за себя? Ведь как спокойно жить в теплом и тихом болоте!
Но если получится, профессор улыбнулся своим мыслям, то он с восторгом примет все новшества, потому что надо что-то менять. Конечно, это не о себе, хотя и ему бы хотелось увидеть что-то хорошее. Но сейчас он о девочках, своих дочерях, и о будущих внуках.
Ах, как хотелось, чтобы хотя бы дети и внуки жили свободно, без оглядки и страха, чтобы свободно говорили и не боялись высказывать свое мнение. Ведь сколько поколений прожило с зашитым ртом? И он сам из такого поколения… А как хотелось избавиться от страха, с которым прожита вся жизнь.
На счастье, в вагоне метро было свободное место, и профессор с облегчением устроился на сиденье.
И все-таки жмет, поджимает сердце. Поджимает и колет. Надо бы к доктору, но не хочется беспокоить Асю. Старый муж. Бедная девочка, он испортил ей жизнь. Эгоист, в первую очередь думал о себе. Понимал, что одному ему не справиться. А Ася так привязалась к девочкам, так их полюбила, что стала им матерью. Ася – чистое золото, ни грамма эгоизма, святой человек. Все для них, для девочек и для него, для семьи. Бросила под ноги им свою жизнь и ни разу не пожаловалась. Ни разу! Светлый человек его Ася, редкий. Профессор ценил жену, уважал и относился бережно, как к ребенку. Ну и, конечно, любил. Только у любви разные лица, и их миллион. Катечку он любил со всем пылом еще нестарого сердца. Страстно желал – всегда, в любую минуту. С Асей другое, но тоже любовь. Любовь-благодарность, любовь-уважение, любовь-восхищение. И еще с Асей нежность…
А то, что они разные, – да бросьте! Никакой это не неравный брак, как поначалу хотелось думать многим. Ася не просто неглупая – она мудрая. Мудрая по-житейски. У нее тонкая, чувствительная душа. Ася верный друг, она не предаст. Ася не капризна, не переборчива, все принимает с тихим смирением.
Но и Катюшу он никогда не забывал, свою дорогую Катюшу, мать его девочек. Как несправедлива бывает судьба, ведь они могли бы прожить долгую, счастливую жизнь.
Как говорила Клара? Он везунчик. А что, чистая правда! Ему во многом везло. И с Катей повезло, и с Асей. И похожи они, его бесценные девочки, очень похожи – преданностью, честностью, верностью, умением любить. Выходит, он не просто везунчик – он счастливчик. Да, так и есть, он счастливчик. А дети, Юля и Маруся? Гордость, а не дочки. Он почти пережил Марусину выходку, почти смирился. И если по правде – она поступила именно так, как и должна была поступить. Жена да прилепится к мужу своему. Жена должна следовать за мужем. А бытовые трудности переживет, молодая. В молодости все проще и легче. И Алеша, ее муж, замечательный парень, офицер-подводник, гордость страны.
Чудесная пара, а душа все равно болит.
Болит и за старшую, Юлю. Все у девочки есть: мозги, образование, красота, острый ум и язычок, квартира, наконец. А что с личной жизнью? Однажды, собравшись с духом, он задал дочери этот вопрос. Потом понял – зря. Нервничал, волновался, а все в пустоту. Ответ был известен заранее: «Пап, у меня все нормально! Что тебя беспокоит? То, что я еще не сходила в загс?» Профессор начал отнекиваться, дескать, при чем тут загс и вообще официальщина? Он о другом – есть ли у дочери близкий человек.
Юля скорчила досадливую гримасу:
– Папа, ну отстань! Говорю – у меня все в порядке. Ну а если я соберусь замуж, ты узнаешь первым.
Значит, замуж не собирается, но человек есть. Только кто он, этот Юлин возлюбленный? Если он человек достойный – а в этом профессор не сомневается, – почему дочь их не знакомит, почему до сих пор не привела в дом? Он несвободен?
Впрочем, Юля не Маруся, это та – душа нараспашку, познакомилась с будущим мужем – и сразу в дом, на чай. Старшая всегда оберегала личное пространство. Что ж, и такую позицию следует уважать.
Только почему ему так тревожно и так неспокойно? Похоже, что старшая дочь – карьеристка, это неплохо. Да и времена наступают интересные, кому, как не журналистам, делать карьеру? И все равно тревожно, Юля отчаянная, смелая, куда ее занесет?
Профессор шел от метро, вдыхая упоительные запахи ранней весны. Вот и родной дом, где все знакомо до каждой трещинки на потолке, до каждого пятнышка на обоях, до каждой скрипящей паркетины. Дом, где он вырос и прожил всю жизнь. Дом. Как это много – иметь свой дом!
Не без труда он поднялся по лестнице на третий этаж – да, жаль, что нет лифта, в молодости было все равно, а сейчас это уже не так просто. В пролете между вторым и третьим этажом профессор остановился, перевел дыхание и двинулся дальше. У своей двери замер, прислушался. Тихо работало радио, доносились аппетитные запахи – к его приходу жена грела обед.
Он нажал кнопку звонка, и Ася в ту же минуту возникла у двери.
– Ты словно летаешь, – пошутил он, – как караулишь у двери.
– Чувствую, – ответила она. – Я тебя чувствую. Ну и часы – ты всегда точен.
– Точность – вежливость королей, – выпрастываясь из пальто, заметил Александр Евгеньевич.
Жена пальто приняла.
Из ванной он крикнул:
– Асенька! Надо достать что-то полегче! Плащ еще рано, а вот демисезонное синее в самый раз, в этом уже тяжело, дорогая, запарился.
– Достану. Ты идешь?
Конечно, он шел. На кухне было тепло, от кастрюли с супом шел пар, стол был накрыт, приборы, салфетки, нарезанный хлеб, мисочка с капустным салатом – витамины, блюдце с несколькими кусками селедки, посыпанной репчатым луком.
Профессор сглотнул слюну. Надо же, есть совсем не хотелось, а как увидел такую красоту, так сразу понял, что голоден.
Пока он закусывал, жена наливала суп. Тарелка была старой, еще из маминого сервиза на двадцать четыре персоны. Матушка любила строгость и простоту, сервиз был белый, без золотых и серебряных окантовок и завитушек, с оборкой из мелких цветочков. Простой, а фирмы известной и качества отменного. «На века, – говорила матушка, – еще твои, Саша, дети будут им пользоваться».
Входило в сервиз все на свете: от соусников до супницы, от розеток под варенье до блюд различного калибра, под рыбное, под мясное, под овощи, под пироги. При родителях сервиз был гостевой, праздничный, но постепенно предметы бились, трескались, терялись. После ухода родителей он стал обычным, ежедневным, и, увы, количество предметов, в него входивших, неумолимо уменьшалось, и из гостиной его
