мой генерал.
Клава, сказав, что ей надо навестить одного больного ученика, вышла из спальни, оставив меня наедине с посланиями друга.
«Все-таки до чего моя Клава деликатна!» — растроганно подумал я о жене. Первое письмо было распечатано, судя по всему, в те дни, когда я сильно болел. Клава понимала, как важно для меня получить от друга хоть какую-нибудь весточку. А второе письмо пришло, конечно, недавно, когда я уже лежал дома. Только и тут, думаю, чтоб не создавать сложностей для Тони, она наверняка предупредила почтальоншу, и та принесла ей письмо в школу.
Однако как бы там ни было, долгожданные письма теперь в моих руках и я жадно пробегаю их строчки.
«Здравствуй, чертяка!
От души поздравляю тебя с замечательной находкой; черной завистью сгораю, но сердечно благодарю тебя, как один из тех, кто дышит живописью, что ею живет. Спасибо за радость! А теперь о том, что сделал по твоей просьбе. Не удивляйся, что так подробно пишу: такие находки в искусстве не часты!
Как только получил икону, в тот же день отвез ее чудо-реставратору. Тот, брат ты мой, за свои полвека работы и без малого восемьдесят лет жизни открыл миру десятка два полотен известных древнерусских мастеров. Веришь, взял он твою икону, руки у него задрожали от волнения. Стара, говорит, стара. С одного захода, говорит, вряд ли точно установишь, какой век. Но, полагаю, не моложе шестнадцатого.
Теперь ты понимаешь, чудо гороховое, что в твоих руках было?
Я не стал больше мешать старику. Ведь, несмотря на более чем почтенный возраст, он отдает любимому делу каждую минуту, пока не сваливает его в постель очередная хворость. В его годы это понятно. Он велел мне прийти через три недели. Поэтому я тебе, Ваня, долго и не писал.
И вот по истечении этого срока пошел я к Леопольду Ксенофонтовичу. Открыла дверь его дочь, тоже художник-реставратор, и проводила в мастерскую.
Старик сидел за столом, он виден был мне со спины и немного сбоку. В руке скальпель, на столе всевозможные шприцы, кисти, склянки, не хуже чем в больнице. На главах старика — цилиндрические очки, как у часовых дел мастеров.
— День и ночь проводит над вашей иконой, — говорит мне шепотом дочь. — С таким увлечением работает, что все болезни забыл! Врачей гонит.
Она вышла, а я потихоньку подошел вплотную к старику и через его плечо уперся взглядом в нашу красавицу. Она оказалась открытой только сверху на треть, и я прочел церковнославянскую вязь: „Святой апостол Петр“.
Я тихонько кашлянул. Леопольд Ксенофонтович освободил глаза от линз и так посмотрел на меня, будто не узнал. Я, брат, смутился, начал бормотать, что я приносил эту икону и хотел бы знать…
— Еще не готова, братец! — сказал старик. — Приходите через неделю! — и тут же забыл о моем существовании.
Ничего не попишешь, приходится терпеть. Таких мастеров по всей Москве на пальцах одной руки пересчитаешь. Перед ними заслуженные да народные художники заискивают, не то что наш брат — любитель. А он со всеми одинаков. Он знает одно дело — воскрешает древние образы. Этим только живет. Это его и радость, и вдохновение, и стимул жизни.
Будь здоров, дорогой друже, и жди терпеливо.
Поклон Клаве,
Аким».
Я размечтался. Ведь если икона наша даже не пятнадцатого, а хотя бы первой четверти шестнадцатого века, она будет объявлена государственной ценностью! Ее должны взять в музей, и в документах будет указано, что в собственность государства ее передали учитель Панькин Иван Аркадьевич и Мялева Антонина… Как ее отчество?
И вдруг я остановил свои мечтания: «А что, если узнав истинную стоимость иконы, Тоня не захочет отдать ее безвозмездно? Не я ли сам говорил ей, что она станет богатым человеком? В самом деле, размечтался старый осел о всемирной славе, словно икона — его собственность!»
Второе письмо я начал читать со значительно меньшим энтузиазмом. Его радостный тон меня уже не грел.
«Дорогой Иван! Ура! Ты нашел уникальную вещь. У меня нет слов, чтобы выразить свой восторг. Эх и повезло же тебе, чертяка!
Однако все по порядку. Когда я через неделю, как просил Леопольд Ксенофонтович, зашел к нему в мастерскую, старика опять свалила хворь. Он лежал в постели. Я уже хотел потихоньку удалиться, чтобы не надоедать, но он слегка шевельнул головой и мне, будто издалека, послышалось: „Подождите“, — он подозвал к себе дочь и что-то потихоньку сказал. Та вышла, принесла из мастерской нашу икону, установила ее на одну из полок книжного шкафа, как раз напротив больного.
— Четвертый раз сегодня ставлю, — шепнула она мне.
Старик заговорил слабым голосом, дочь кивнула мне: приглашает нас смотреть с его стороны. Оттуда, где я стоял, икона виделась ребром.
Марина, дочь его, включила лампы дневного света. И слышишь, Ваня, я много, очень много видел на своем веку иконописных портретов, но такого не встречал. Апостол Петр удивительно реален. Он вроде и не святой вовсе, как его ровесники и предшественники. У него такой взгляд, что он вроде еще и упрекает нас за неустроенную жизнь. Упрекает и учит: „Будьте добрыми друг к другу. Будьте всегда добрыми!“ Эх, Ваня, нужен поэт, чтобы хоть немного рассказать об этом образе. А если бы ты видел, какими глазами смотрел наш ангел-хранитель Леопольд! Глаза его молодо блестели, на лице вроде даже румянец появился. По губам пробегала улыбка удовлетворенности.
— Леопольд Ксенофонтович, — тихо спросил я, — сколько вам должен за работу?
Спросил и устыдился, потому что старик сердито отвернулся к стене и лишь через минуту-другую холодно ответил:
— Этой иконе нет цены. Деньги не могут измерить ее красоту, — он повернул ко мне лицо. — Грешно было бы брать за возвращение ее к жизни деньги. Я уже вознагражден, я ее увидел и она будет жить!
Он немного отдохнул и уже спокойно сказал:
— Одна просьба к вам. Оставьте ее здесь до моего выздоровления и до решения вопроса о музее, в котором она будет храниться. Можете каждый день до тех пор приходить, смотреть, сколько пожелаете.
Не ругай меня, Иван, за то, что так я и сделал. Я оставил икону, хотя прекрасно понимаю: никакого права на это у меня нет. Но забрать, сам понимаешь, я тоже не мог: старик полон веры, что апостол Петр вылечит его. Знаю, Леопольд — не религиозный человек. Но я видел, как оживает и преображается старик, когда приносят к нему апостола и они смотрят друг на друга.
Мне кажется, больше недели держать икону
