Семь верст до небес - Александр Васильевич Афанасьев

Лавина, не остановившись, опрокинула на подходе к лесу колесный трактор «Беларусь» с прицепом и углубилась в Тришкин Куст.

С полчаса из лесной непролазной кущи раздавались какие-то бессвязные крики… И с южной стороны леса, там, где Тришкин Куст вплотную примыкает к кладбищу, выехала неспешно белая карета, запряженная шестеркой хороших темных лошадей. Одновременно с западной стороны выкатилось длинное зенитное орудие, прицепленное к старенькому грузовику.

Они встретились у кладбища. Постояли с непокрытыми головами у разрушенных могил… Задержались ненадолго у ободранного памятника. И, развернувшись, двинулись в не известном никому направлении.

Минуту спустя, не потревожив сухую древесную листву, бесшумно поднялась из леса большая бронзовая птица; взмахнув широкими крылами, она всплыла в верхние струи, распласталась, отдавая себя воздушному потоку, и ушла, и скрылась, и исчезла, соединившись навсегда с небесной голубизной, растворившись в ослепительной короне солнца.

Едва мы вернулись из морга, как тут же дверь приоткрылась, и в проеме показалась светлая кудрявая голова заведующей отделом культуры — Эльвиры Ивановны Бореевой.

— Валерий Иванович?.. Вы заняты?

— Да, — сказал Хицко. — Вы же видите.

— Валерий Иванович… — улыбнулась Бореева. — Я все по тому же вопросу… Ну, чем вы интересовались…

— Входите.

— Пришел запрос… — начала издалека Эльвира Ивановна, поглядывая на меня с сомнением. — И я не знаю, что отвечать.

— Какой… запрос?

— С выставки… — засмеялась Бореева, покрываясь алыми пятнами. — С художественной… Просят уточнить по Тарлыкову… По его какой-то картине… Ему премию дают… Ну а я теперь и не знаю…

— Что вы не знаете, Эльвира Ивановна?

— Ну… теперь? Как? Ведь он… Ведь его…

— Вы картины видели? — склонился Хицко сумрачно над столом.

— Нет…

— И я не видел… Так и пишите: не знаем. Не видели. Не потрудились заметить…

— Но… так же не пишется… — засмеялась опять неловко Эльвира Ивановна.

— А как… пишется?

— Ну… Я не знаю… Он же у нас не участвовал… А так… С моральной стороны надо… С общественной…

— Так садитесь и пишите.

— Да как же писать-то?! — не выдержала Бореева. — Как писать, если он…

— А почему вы решили… — тяжело поднялся со стула Валерий Иванович. — Почему вы решили, что он мертв? Труп не опознан… Вы знаете это?

— Как — не опознан?!

— А вот так, — прихлопнул Хицко ладонью по столу. — Одни говорят: он… Другие говорят: нет…

— И как же теперь?.. — расширила глаза от ужаса Эльвира.

А часом раньше я и Хицко подошли к районной больнице. У самых дверей морга стояла и плакала какая-то девчонка. Я тронул ее за плечо. Она вздрогнула. И я вздрогнул. Это была жена Алексея, Саша.

— Ну, чего? — прищурилась она как-то по-шпански. — Затравили человека? Добились своего все-таки?

Я отошел от нее. Хицко остановился. Посмотрел на Сашу. И мы вместе со всеми спустились по широким холодным ступеням вниз. У обитой потемневшим железом двери остановились. Кто-то нажал на звонок. Далеко-далеко внизу, гулко и долго прозудело.

Дверь распахнулась. Мы прошли внутрь.

Санитар рывком приподнял простыню. Лица не было.

Это был явно не он. Основные приметы — рост, сложение, цвет волос — все сходилось. Но что — основные приметы…

Даже костюм, туфли, носки, все новое, только что, вероятно, купленное, — даже это было совсем другое. Хицко тронул меня за рукав. Я пожал плечами. Хицко махнул рукой. И полез вверх по ступеням, на свежий воздух…

Видимо, автомашина шла на такой скорости, что ни шофер, ни этот человек не успели понять, что же сейчас произойдет… И лица не было. Совсем не было.

Приехавшая по моей телеграмме Саша долго беззвучно плакала, ощупывая тело, гладила похолодевшие ладони… Потом поднялась. Отошла, оглядывая нас ошалелыми глазами, боясь посмотреть еще раз туда и вытирая быстро-быстро платочком свои пальцы.

— Это не он! Не он же!.. Я вам говорю! — и засмеялась. И заплакала вновь. — У него кольцо… А от кольца стерлось… А у этого… Нет! У этого нет… Это не он… А кто? Кто это?

Ясность могла бы внести мать Алексея, но она не приехала. Потому что не смогла приехать: как раз в ночь с субботы на воскресенье у нее произошел инфаркт. Тяжелая форма. Кризисное состояние…

Словом, все было непонятным до тех пор, пока не внес ясность Косовский. Он приехал специально из Покровского… Поднял простынь. Окинул взглядом критически. Мгновение думал, покусывая губу. Потом изучил внимательнейшим образом его руки, чистые белые ладони с подогнутыми слегка пальцами…

— Он.

И накинул простыню. И отошел как ненужный. Все как бы внутренне расслабились при словах Косовского. И Саши рядом не было. Она поднялась наверх.

Павел Сергеевич посмотрел испытующе на Альберта. В первый раз я его видел таким серьезным.

— Он? Ты точно узнал? Точно — он?..

Косовский пожал плечами.

— Я что, Павел Сергеевич? Малахольный? Я же помню его руки…

Это и решило.

…Ужас застыл на лице Эльвиры.

— Что же делать? Как… — повторила она.

— Откуда я-то знаю… — раздраженно вертел в руках календарь Хицко. — Хоронить надо, Эльвира Ивановна… А хоронить некого…

— А… труп? — совсем обалдела Бореева, отступая на шаг к двери. — Разве… не трупы хоронят?

Хицко бросил с грохотом календарь на стол.

— Трупы, Эльвира Ивановна, предают земле. А хоронят — как у нас заведено… Хоронят людей!

Он отошел к окну, потирая лоб и морщась.

— Напишите… Напишите, что вы незнакомы с картиной… И что он… Хороший человек… Все.

Хоронили во вторник. Гроб несли по поселку закрытым.

Маленький проворный человечек в форменной железнодорожной тужурке взмахнул рукой… Заиграла музыка… Павел Сергеевич сказал короткую речь. И гроб со стуком достиг сырого темного дна.

Задвигались лопаты. Легли венки. Мы постояли с минуту, опустив головы. И разошлись в скором времени по домам.

Какое-то время мы, да и весь поселок, жили в некотором, я бы сказал, напряжении. У Альберта с памятью, конечно, неплохо… Ну… А если? А вдруг?.. Все, знаете ли, может случиться в нашем районе…

Однако все успокоилось. Все вернулось в прежнее русло. Жизнь пошла своим чередом.

Валерия Ивановича очень сильно повысили. Работает он теперь в Проворовске. Приезжая, при встрече обязательно здоровается. Рассказывает о свежих событиях дня. Сожалеет, что не знал прежде Алексея хорошо. Говорит, что он теперь большой художник.

В поселке, по настоянию Хицко, мы готовим открытие музея. Довольно много из будущих экспонатов, а среди них есть и ценные, предоставлены мной, Павлом Сергеевичем и Николаем Авдеевым. Коля теперь живет тоже в Проворовске. Он краевед. Написал небольшую книжку по истории нашего района. И собирается, между прочим, написать книгу и об Алексее. Но вряд ли, я думаю, успеет.