выплавляем стекло и сталь… Нет, решительно нет ничего невозможного, дорогой друг. Наука победит саму смерть!
Я уже не слушал суесловие соседа, мысль унесла меня на борт летящего из Швейцарии самолета. Вот он приближается к нашему берегу, вот Руʼйа сидит у иллюминатора и пытается в мерцающих огоньках отыскать свою родину. Она вспоминает обо мне, о Хишаме, об ʼУмм Зайдан… Вот самолет кружит над аэропортом, где-то вдалеке от нашего здания садится на взлетную полосу. Он подъезжает ближе, по его трапу сбегают люди. Среди толпы я вижу Руʼйа с маленькой сумочкой в руке – ту самую Руʼйа, какой она была год назад. Она замечает меня и машет рукой, я отвечаю ей тем же. Мы счастливо улыбаемся друг другу. Что мне ей сказать? Как она меня встретит? Она может прокричать: «Муса, дорогой!», а может, не проронив ни слова, залиться горькими слезами… Нет, я обниму ее, скажу ей: «Руʼйа, моя Руʼйа! Ты – видение Моисея на горе Синай!» Этого будет достаточно. Не думаю, что она станет спрашивать меня о Хишаме, она ведь не знает о его выздоровлении. А даже если и спросит, то я ничего ей не отвечу. Не говорить же ей о его исцелении и путешествии с Не-Именуемым по реке времен!..
Мой сосед и не заметил моего мечтательного молчания, он продолжал трещать до тех пор, пока сам себя не прервал:
– Я вижу огоньки и слышу рокот мотора! Там, там! Самолет приближается!
И в самом деле, в небе появились огоньки, послышался гул турбин. Спустя буквально минуту на взлетную полосу приземлился самолет, затем, не доехав до нас и двух километров, он внезапно сильно накренился на бок, сломав надвое крыло… В мгновение ока огромная машина вспыхнула. Огонь вырывался из раскрошенных иллюминаторов, из белого брюха и фюзеляжа, то, что еще минуты назад было самолетом, превратилось в сущий ад.
Мой сосед, этот отчаянный поборник науки, смертельно побледнел, он только трясся и непрерывно шептал: «Господи, Господи!» Его дочь упала на землю, словно пораженная апоплексическим ударом. Толпа вокруг сквернословила, молилась, причитала, плакала, возмущенно ревела. Работники аэропорта стянули к пылающему корпусу воздушного судна десять пожарных расчетов, а военные мигом оцепили его. Над человеческим кольцом вздымалось в небо оранжевое пламя, из-под металлических останков вырывался черный дым, расходившийся высоко над полотном аэропорта.
Все мы, провожающие и встречающие, знали, что там, в те самые минуты, полыхают в адском пламени тела стариков и детей, юношей и девушек, до последнего момента полные жизни, страстей и амбиций, но ничем не могли им помочь. Мы, может, и хотели бы разогнать дым, взять на себя страдание всех убитых огнем людей, но не могли. Мы были приговорены к наблюдению.
Я пытался не видеть и не слышать происходящего вокруг, однако все видел и слышал. А как иначе, если где-то там Руʼйа задыхается в дыму и тонет в огне? Там, в намертво запечатанном самолете, горят ее мысли, слова, страхи, вина, желания; все, что мы с ней пестовали долгие годы, та самая морская ночь превращается сейчас в горку никому не нужного пепла. Великолепный храм разоряется за считаные минуты, полнокровная жизнь прерывается, будто ее и не было вовсе. Крики, причитания, визг, мольбы о помощи и вопли отчаяния. Заранее проигранная гонка со смертью.
Неожиданно для меня картина меняется. Какой-то волшебник протирает мои глаза, и вот я вижу глянцевую водяную гладь, сотни разноцветных лодок, темный тоннель и выплывающую из нее посудину, в которой сидят Не-Именуемый и Хишам. И я опять кричу, что есть мочи:
– Хишам! Возьми меня с собой!
…Наконец, пожар потушен, а дым – развеян, обломки самолета покрыты пеной; все, что в нем дышало, обратилось в прах.
Я возвращался домой и про себя поражался своей стойкости: как сам я не сгорел от одного вида катастрофы, как сам не превратился в пепел? Мне что-то придавало силы перед лицом огня, дыма и смерти, наверное, это были постоянно всплывавшие в мозгу картины посева и жатвы, сокровища и сада, камешка и снега, плывущей по реке лодки и Хишама. Я оставался сильнее увиденного.
ʼУмм Зайдан чуть не сошла с ума, увидев, что я вернулся домой один. К счастью, прежде чем начать рвать на себе последние седые волосы, она вспомнила о пришедшей уже после моего отбытия телеграмме, дрожащей рукой и с испуганным выражением лица достала ее из нагрудного кармана замызганного фартука.
Я распечатал телеграмму и пробежал глазами ее одну-единственную строку.
«Самолет меня опередил. Встречай меня завтра в то же самое время. Руʼйа».
Я очнулся от долгого сна, чтобы встретить новый день и заодно проститься с Последним днем ветхого Мусы ал-ʻАскари.
Да, я проснулся, но за моими веками до сих пор шумит картина с красивой лодкой, рассекающей гладь и самое течение непокорной реки. На борту сидят трое:
Не-Именуемое.
Хишам.
Новый Муса ал-ʻАскари.
Свет во тьме (лат.).
Нуайме М. Сабʻун («Семьдесят»). Бейрут, 2011. Т. 1, с. 150–152. См. русский перевод первого тома трилогии: Нуайме М. Мои семьдесят лет / Перевод с арабского С. Бациевой. М., 1980. В своем письме академику И.Ю. Крачковскому (1931) Нуайме пишет: «Я родился 22 ноября 1889 г.» (Автобиография Михаила Нуайме // Крачковский И. Избранные сочинения. М.-Л., 1956. Т. 3, с. 225).
Там же, с. 155.
Ср. с «высокогорьем» детства свящ. П.А. Флоренского (Флоренский П. Детям моим. Воспоминания прошлых дней // Генеалогические исследования. Из соловецких писем. Завещание. М., 1992).
Нуайме М. Сабʻун. Бейрут, 2011. Т. 1, с. 57–58.
Нуайме М. Сабʻун. Бейрут, 2011. Т. 1, с. 113–114.
Нуайме М. Сабʻун. Бейрут, 2011. Т. 1, с. 207.
Нуайме М. Сабʻун. Бейрут, 2011. Т. 1, с. 208.
Автобиография Михаила Нуайме // Крачковский И. Избранные сочинения. М.-Л., 1956. Т. 3, с. 224. Упомянем также о том, что летом 1956 года Нуайме посетил Москву по приглашению Союза писателей СССР. Этот визит литератора в Союз продлился три недели.
Сухова Н. «Арабская колония» в Киеве: студенты-сирийцы в Киевских
