– Виктор Вавилович примет вас одного! – объявил он непреклонно.
Грачиков мигнул Фёдору Михеевичу и пошёл.
У Кнорозова ещё задержался главный зоотехник. Вывернув голову, сколько мог, и извернувшись весь так, будто сами кости у него были гибкие, зоотехник смотрел в большой лист, лежащий перед Кнорозовым, где были красивые цветные диаграммы и цифры.
Грачиков поздоровался.
Высокий гологоловый Кнорозов не обернулся к нему, только скосился:
– Сельского хозяйства на тебе нет. А ходишь – пристаёшь. Жил бы спокойно.
Сельским хозяйством он часто попрекал Грачикова. А сейчас, как знал Грачиков, Кнорозов надумал с сельским хозяйством не только направиться, но и прославиться.
– Так вот, – сказал Кнорозов зоотехнику, медленно и веско опуская пять выставленных длинных пальцев полукружием на большой лист, будто ставя огромную печать. Он сидел ровно, не нуждаясь в спинке кресла для поддержки, и чёткие жёсткие линии ограничивали его фигуру и для смотрящего спереди, и для смотрящего сбоку. – Так вот. Я говорю вам то, что вам сейчас нужно. А нужно вам – то, что я сейчас говорю.
– Ясно, Виктор Вавилович, – поклонился главный зоотехник.
– Возьми же. – Кнорозов освободил лист.
Зоотехник осторожно, двумя руками, выбрал лист со стола Кнорозова, скатал в трубку и, опустив голову, плешью вперёд, пересёк этот очень просторный, со многими стульями, рассчитанный на многолюдные заседания кабинет.
Думая, что сейчас пойдёт за директором техникума, Грачиков не сел, только упёрся в кожаную спинку кресла перед собой.
Кнорозов, даже сидя за столом, выказывал свою статность. Долгая голова ещё увышала его. Хотя был он далеко не молод, отсутствие волос не старило его, но даже молодило. Он не делал ни одного лишнего движения, и кожа лица его тоже без надобности не двигалась, отчего лицо казалось отлитым навсегда и не выражало мелких минутных переживаний. Размазанная улыбка расстроила бы это лицо, нарушила бы его законченность.
– Виктор Вавилович! – выговаривая все звуки полностью, сказал Грачиков. Полупевучим говорком своим он как бы наперёд склонял к мягкости и собеседника. – Я – ненадолго. Мы тут с директором – насчёт здания электронного техникума. Приезжала московская комиссия, заявила, что здание передаётся НИИ. Это – с вашего ведома?
Всё так же глядя не на Грачикова, а перед собой вперёд, в те дали, которые видны были ему одному, он растворил губы лишь настолько, насколько это было нужно, и отрубисто ответил:
– Да.
И, собственно, разговор был окончен.
Да?..
Да.
Кнорозов гордился тем, что он никогда не отступал от сказанного. Как прежде в Москве слово Сталина, так в этой области ещё и теперь слово Кнорозова никогда не менялось и не отменялось. И хотя Сталина давно уже не было, Кнорозов – был. Он был один из видных представителей волевого стиля руководства и усматривал в этом самую большую свою заслугу.
Чувствуя, что начинает волноваться, Грачиков заставлял себя говорить всё приветливее и дружелюбнее:
– Виктор Вавилович! А почему бы им не построить себе специальное, для них приспособленное здание? Ведь тут одних внутренних переделок…
– Сроки! – отрубил Кнорозов. – Тематика – на руках. Объект должен открыться немедленно.
– Но окупит ли это переделки, Виктор Вавилович? И… – поспешил он, чтобы Кнорозов не кончил разговора, – и, главное, воспитательная сторона! Студенты техникума совершенно бесплатно и с большим подъёмом трудились там год, они…
Кнорозов повернул голову – только голову, не плечи – на Грачикова и, уже отзванивая металлом, сказал:
– Я не понимаю. Ты – секретарь горкома. Мне ли тебе объяснять, как бороться за честь города? В нашем городе не бывало и нет ни одного НИИ. Не так легко было нашим людям добиться его. Пока министерство не раздумало – надо пользоваться случаем. Мы этим сразу переходим в другой класс городов – масштаба Горького, Свердловска.
Но Грачикова не только не убедили и не прибили его фразы, падающие, как стальные балки, а он почувствовал подступ одной из тех решающих минут жизни, когда ноги его сами врастали в землю, и он не мог отойти.
Оттого что сталкивались справедливость и несправедливость.
– Виктор Вавилович! – уже не сказал, а отчеканил он тоже, резче, чем бы хотел. – Мы – не бароны средневековые, чтобы подмалёвывать себе погуще герб. Честь нашего города в том, что эти ребята строили – и радовались, и мы обязаны их поддержать! А если здание отнять – у них на всю жизнь закоренится, что их обманули. Обманули раз – значит, могут и ещё раз!
– Обсуждать нам – нечего! – грохнула швеллерная балка побольше прежних. – Решение принято!
Оранжевая вспышка разорвалась в глазах Грачикова. Налились и побурели шея его и лицо.
– В конце концов что́ нам дороже? камни или люди? – выкрикнул Грачиков. – Что мы над камнями этими трясёмся?
Кнорозов поднялся во всю свою ражую фигуру.
– Де-ма-го-гия! – прогремел он над головой ослушника.
И такая была воля и сила в нём, что, кажется, протяни он длань – и отлетела бы у Грачикова голова.
Но уже говорить или молчать – не зависело от Грачикова. Он уже не мог иначе.
– Не в камнях, а в людях надо коммунизм строить, Виктор Вавилович!! – упоённо крикнул он. – Это – дольше и трудней! А в камнях мы если завтра даже всё достроим, так у нас ещё никакого коммунизма не будет!!
И замолчали оба.
И стояли не шевелясь.
Иван Капитонович заметил, что пальцам его больно. Это впился он в спинку кресла. Отпустил.
– Не дозрел ты до секретаря горкома, – тихо обронил Кнорозов. – Это мы проглядели.
– Ну и не буду, подумаешь! – уже с лёгкостью отозвался Грачиков, потому что главное он высказал. – Работу себе найду.
– Какую это? – насторожился Кнорозов.
– Черновую, какую! Полюбите нас чёрненькими! – говорил Грачиков в полный голос.
Кнорозов долгим полусвистом выпустил воздух через сжатые зубы.
Положил руку на трубку.
Взял её.
Сел.
– Саша. Соедини с Хабалыгиным.
Соединяли.
Здесь, в кабинете, – ни слова.
– Хабалыгин?.. Скажи, а что ты будешь делать с неприспособленным зданием?..
(Разве «будет делать» – Хабалыгин?..)
– …Как – небольшие? Очень большие… Сроки – это я понимаю… В общем, пока довольно с тебя над одним зданием голову ломать… Соседнего – не дам. Построишь ещё лучше.
Положил трубку.
– Ну, позови директора.
Грачиков пошёл звать, уже думая над новым: Хабалыгин переходит в НИИ?
Вошли с директором.
Фёдор Михеевич вытянулся и уставился в секретаря обкома. Он любил его. Он всегда им восхищался. Он радовался, когда попадал к нему на совещания и здесь мог зачерпнуть, зарядиться от всесобирающей воли и энергии Кнорозова. И потом, до следующего совещания, бодро хотелось выполнять то, что было поручено на предыдущем: повышать ли успеваемость, копать ли картошку, собирать металлолом. То и дорого было Фёдору Михеевичу в Кнорозове, что да так да, а нет так нет. Диалектика диалектикой, но, как и многие другие, Фёдор Михеевич любил однозначную определённость.
И сейчас он вошёл не оспаривать, а выслушать приговор о своём здании.
– Что, обидели? – спросил Кнорозов.
Фёдор Михеевич слабо улыбнулся.
– Выше голову! – тихо твёрдо сказал Кнорозов. – От каких же ты трудностей теряешься!
– Я не теряюсь, – хрипловато сказал Фёдор Михеевич и прокашлялся.
– Там у тебя рядом общежитие начато? Достроишь – будет техникум. Ясно?
– Ясно, да, – заверил Фёдор Михеевич.
Но в этот раз как-то не получил заряда бодрости. Закружились сразу мысли: что это – на зиму глядя; что учебный год – на старом месте; что опять-таки и новый техникум будет без актового и физкультурных залов; и общежития при нём не будет.
– Только, Виктор Вавилович! – озабоченно высказал Фёдор Михеевич вслух. – Тогда проект придётся менять. Комнатки – маленькие, на четырёх человек, а надо их – в аудитории, в лаборатории…
– Со-гла-суете! – отсекая движением руки, отпустил их Кнорозов. Уж такими-то мелочами его могли бы не тревожить.
По пути в раздевалку Грачиков похлопал директора по спине:
– Ну, Михеич, и то ничего. Построишь.
– И перекрытие над подвалом менять, – разглядывал новые и новые заботы директор. – Для станков-то его мощней надо. А из-за перекрытия, значит, и первый этаж разбирать, какой уже построили.
– Да-а… – сказал Грачиков. – Ну что ж, рассматривай так, что тебе в хорошем месте дали участок земли, и котлован уже выкопан, и фундамент заложен. Тут перспектива верная: к весне построишь и влезешь, мы с совнархозом подможем. Скажи – хорошо хоть это здание отбили.
Оба в тёмных плащах и фуражках, они вышли на улицу. Дул прохладный, но приятный ветер и нёс на себе мелкие свежие капли.
– Между прочим, – нахмурился Грачиков, – ты не знаешь, Хабалыгин в министерстве на каком счету?
– О-о! Он там большой человек! Он давно говорил: у него там дружки-и! А ты думаешь – он мог бы помочь? – с минутной надеждой спросил Фёдор Михеевич. – Нет. Если б мог помочь, он бы тут же и возражал, когда с комиссией ходил. А он – соглашался…
