лицо мужа. Прослушав запись, она заверила его, что это обычная практика, по меньшей мере тридцать процентов женщин делают повторную маммограмму. Все это знают, тут не о чем волноваться.
(Тридцать процентов? Джессалин взяла эту цифру с потолка.)
Но Уайти было не так-то просто успокоить. Он дергался: А вдруг?
Пришлось над ним работать. Ей было уже не до собственных страхов, тем более что она особенно и не беспокоилась.
– Как бы все ни сложилось, я должна пощадить Уайти, – сказала она старшим дочерям.
Если новая маммограмма подтвердит прежнюю, Джессалин сделает биопсию, и они должны держать это от него в секрете. Если биопсия даст отрицательный результат, ему незачем знать, что она ее делала.
– Он будет недоволен тем, что его отвлекли от работы.
Если же биопсия даст положительный результат и у Джессалин действительно обнаружат онкологию, им придется обговорить, как подать ему эту новость и что от него скрыть.
– Но как это возможно? – истерически восклицала Беверли.
– Ничего, у нас получится.
И другим не нужно говорить – Тому, Софии, Вирджилу. Когда потребуется, тогда и скажем.
– Меньше знаешь – лучше спишь, – заметила практичная Лорен. Будучи директрисой школы, она не верила в открытые дискуссии, зато очень даже верила во всякие заговоры и научилась искусно скрывать информацию. Она одобряла идею держать в неведении. – Если ты заболеешь серьезно, то да, придется ему сказать. А до хирургического вмешательства, химиотерапии и тому подобного ему лучше ни о чем не знать. Нельзя произносить вслух слово «рак». Иначе он себя и нас замучает.
– Я скажу Стиву, мой муж должен знать, – произнесла Беверли с мрачным самодовольством, сделав почти незаметный акцент на слове «мой» с намеком для Лорен (в чем та не сомневалась), что у нее-то никакого «моего» нет.
– Ты хочешь сделать несчастным своего мужа.
– Это как понимать? – вскинулась Беверли.
– Ты меня слышала. Из-за тебя твой муж будет несчастным. А вот мама не такая, ей дорог наш отец. – Тут акцент был сделан на слове «дорог».
Джессалин поспешила вмешаться. Ничто так ее не огорчало, как свары двух сестер, которые они устраивали с детства.
Диагностическая маммограмма показала пятнышко величиной с горошек в левой груди. В тот же день ей сделали биопсию и удалили (незлокачественную) кисту. Уайти же было сказано, что маммограмма ничего не показала.
– Ни о какой злокачественной опухоли речи не идет. Ошибка рентгеновского снимка, такое нередко случается.
Уайти отпустило. Напряженное лицо расслабилось, на глаза навернулись слезы.
Он поспешил покинуть комнату, чтобы скрыть эмоции. Вскоре она услышала, как он уже насвистывает, а потом смеется, разговаривая с приятелем по телефону.
Как хрупок мужской мир! Уайти его создавал с ее помощью. Как же она может его предать? Подорвать его надежды неосторожным признанием?
И когда Уайти пережил инсульт, ей пришлось вешать ему лапшу на уши.
– Я должен сказать вашему мужу всю правду? – спросил ее невролог.
И получил ответ:
– Не больше, чем ему следует знать, доктор. А мне вы можете сказать все.
Какой страх нагоняют на нее телефонные звонки!
Кто бы ни звонил, это не он.
Чей бы голос ни раздался в трубке, это не его голос.
Переливчатые звонки мобильного расстраивают ее меньше, поскольку Уайти редко ей звонил на мобильный. Он вообще не любил электронные гаджеты со слишком маленькой клавиатурой для его больших коротких пальцев.
(Джессалин никогда не знает, где ее мобильный. Лежит где-то в доме уж который день.)
Мама, перезвони мне!
Мама, ты в порядке? Ты где?
Мама, если ты сейчас не ответишь, мне придется к тебе приехать.
Джессалин спешит перезвонить. Она в ужасе от самой мысли, что ее (взрослые) дети могут нагрянуть в дом, чтобы узнать, «как у нее дела».
С каждым, кто готов ее выслушать, Беверли делится своей озабоченностью по поводу того, как мать приучается жить без Уайти. Ей бы самой научиться жить без отца.
Ее удручает, что мать полностью ушла в себя. Не горит желанием проводить время с внуками, как это было раньше.
– Ты просто хочешь, чтобы мать поработала нянькой твоих детей, бесплатно.
– Это неправда! Мама любит маленьких детей, всегда любила.
– Гм…
– Что значит «гм»?
Ответа не последовало, и Беверли продолжает нести:
– А с нами, в детстве, разве она не работала нянькой бесплатно? По-твоему, мама должна с нас брать деньги за то, что проводит время с внуками?
Презрительно хмыкнув, Лорен кладет трубку, что приводит в бешенство старшую сестру.
– Уайти, иди сюда. Посмотри!
В кормушке, трепеща крылышками, сидит чудная птичка с бледно-красной грудкой. Серые перышки. Эта скромница наверняка понравится Уайти, если он соизволит взглянуть.
– Кажется, это мексиканская чечевица.
Если он дома и не говорит по телефону… если он не в кабинете… то должен откликнуться на ее зов. Уайти, иди сюда. Посмотри!
Впрочем (в душе она это знала), он был равнодушен к пернатым. В течение многих лет он веселил ее, путая синиц с воробьями, дубоносого кардинала с малиновкой, дроздом, вьюрком, певчими птицами. Он был способен распознать красного кардинала, сойку, черного дрозда и голубую цаплю, эту на удивление царственную, доисторического вида водоплавающую птицу, которая жила в болотистом месте за их речкой.
Он ее разыгрывал, понимая (скорее всего), что понапрасну теряет время со своими глупыми и эксцентричными шуточками. Как-то она случайно услышала, как он говорит кому-то по телефону: «Моя жена воспринимает всерьез такие вещи, которые другие люди пропускают мимо ушей».
Неизвестно, что на это ответил его собеседник, но Уайти радостно засмеялся. А Джессалин поспешила уйти, чтобы не слышать продолжения.
Стоя у окна, она жестом спугивает птиц в кормушке на веранде. С поднятой рукой она похожа на хищную цаплю.
Теперь уже некому ее веселить.
Остались взрослые дети и внуки.
В их глазах просматривается жалость к ней и страх за нее. Ее опустошенность. Они словно высматривают кого-то за ее спиной, рядом с ней. Где он? Куда пропал?
Остались друзья, которых она знает дольше, чем собственных детей. Подруги, с которыми она выросла. В том числе «молодые» вдовы вроде нее. Джессалин изумляет и пугает то, как непринужденно они говорят об умерших мужьях… все равно что о погибших домашних растениях.
Их прожорливые глаза словно говорят: Теперь и ты с нами.
Они сжимают ее руки. Сейчас все плохо, Джессалин. Но со временем станет легче.
Она застывает с мыслью: Но я не хочу, чтобы стало легче!
Уайти как будто ее слышит. (Его, тонкокожего, так просто ранить.)
Она продолжит жить в этом «прекрасном доме»? Или его продаст? Джессалин парирует эти вопросы, как посредственный игрок в пинг-понг.
Главное – не выиграть, а просто перекинуть шарик на другую сторону.
Сестра-вдова шепчет ей на ухо: никого не слушай, ты должна сохранить дом и все в нем как было, ничего не раздавай, иначе будешь потом жалеть.
Еще одна сестра-вдова шепчет ей в другое ухо: съезжай оттуда, с этим домом у тебя связано слишком много воспоминаний. Поезжай в феврале на Карибы,
