и слушая разные группы вместе с людьми помоложе из нашей кинокоманды. У Одри, напротив, о Мюнхене сложилось иное мнение, чего и следовало ожидать.
— Весело?! — рассмеялась Одри. — Господи, да это самый скучный город в мире. Пока Билли торчал на студии целый день, мне ничего не оставалось, как ходить по магазинам, и единственные продукты, которые можно найти в их магазинах, — капуста, картошка и пятьсот разновидностей колбас. Вы не поверите, сколь многими способами их можно сервировать на тарелке. Знай я, что в съемочном расписании этого причудливого фильма значится целый месяц в Германии, — нашли где, тоже мне — клянусь, я бы отговорила его от съемок «Федоры».
— Будто тебе хоть раз удалось отговорить Билли от чего-либо, — фыркнула Барбара.
— Я бы все равно постаралась, черт возьми. И как только Ици умудряется оставаться спокойным, а?
— Ну не знаю… меня ведь на съемках по большей части не было. Об этом надо спрашивать Калисту.
Барбара покрепче стиснула мою руку, и тут я поняла истинную цель нашей загородной прогулки: ее придумали для того, чтобы Барбара смогла подробнее разузнать о физическом, моральном и эмоциональном состоянии своего мужа. А я была той, кто обладал наиболее полной информацией. Разве не я чаще и дольше остальных находилась рядом с Ици в Мюнхене.
— Вы же с ним постоянно виделись там, верно? Я даже слыхала, вы были прямо-таки неразлучны.
— М-м, я лишь… делала свою работу, — с некоторой настороженностью ответила я.
— Разумеется, дорогая. Но каковы ваши впечатления?
— Впечатления?
— Ну, к примеру, хорошо ли он питался? Ведь, глядя на него, кажется, что он похудел фунтов на пятнадцать по меньшей мере.
Ици всегда был тощим. На мой взгляд, с того вечера, когда я с ним познакомилась в «Бистро» год с лишним назад, он ничуть не изменился.
— Да, думаю, он хорошо питался. Мы с ним часто вместе готовили еду.
— Что ж, это радует, поскольку сам он и яйца сварить не сумеет. А что спина, она у него постоянно болела?
— Боль то возникала, то пропадала. Но мне кажется, что это просто напряжение сказывалось.
— Ага… вот оно что, — протянула Барбара. — Напряжение. Но что же его так напрягало? Прежде с ним ничего подобного не случалось, когда они работали над фильмом. Даже на «Шерлоке Холмсе», когда съемки были действительно напряженными.
Обдумав сказанное ею, я попыталась сформулировать максимально честный ответ:
— Я бы не стала утверждать, что мистер Даймонд… верит в этот фильм в той же степени, что и мистер Уайлдер.
— Это любопытно, — откликнулась Барбара. — Но почему? Ици как-то высказывался на эту тему? По существу, то есть?
— Раза два-три, — ответила я, — он говорил, что уму его непостижимо, почему мистер Уайлдер так загорелся идеей экранизировать именно эту книгу, именно эту повесть.
— Моему уму это тоже непостижимо, — внезапно вмешалась Одри.
Шагая, мы обнаружили сбоку от тропы место для пикника либо для тех, кому понадобилось дать отдых ногам. Пяток столов со скамьями и видом на море. Мы уселись за одним из этих столов.
— Прекрасный денек выдался, — обронила Барбара.
На пляже внизу, как ни странно, было много отдыхающих. Хотя что же тут странного, просто я за тщетными попытками смириться с тем, что спустя несколько недель моя киножизнь закончится, не заметила, как наступил август, курортный сезон в самом разгаре. Я смотрела на фигурки на пляже, издалека они казались крошечными; эти «игрушечные» люди купались, загорали, играли в футбол и фрисби, а я задавалась вопросом, неужели им не опостылела эта жизнь — обычная жизнь простых смертных, когда там, высоко на горе, восседают боги, обсуждая божественные неурядицы в их божественном мире. Блаженство в неведении. Раньше я не совсем понимала смысл этой фразы [43]. Теперь до меня дошло.
— Да, — согласилась Одри. — Райский денек. И все же нет предела совершенству, а мартини с водкой способен усовершенствовать что угодно. Угощайтесь. — Она извлекла из сумочки серебряную фляжку и протянула ее Барбаре.
— Ты гений, Одри, — восхитилась Барбара. — Коварный гений, но все равно гений.
Отпив из фляжки, Барбара передала ее мне. Но я только притворилась, будто пью. С недавних пор мартини с водкой стал моим любимым напитком, но для алкоголя было еще слишком рано, во всяком случае, для меня, да и попросту не хотелось. Сделав лжеглоток, я вернула фляжку Одри.
— Так о чем ты говорила, Од? — продолжила прерванную беседу Барбара.
— О чем я говорила? — Изрядно отхлебнув из фляжки, Одри утерла губы рукавом.
— Ты сказала, что уму твоему непостижимо, зачем Билли понадобилось снимать этот фильм.
— Точно. Ну, имеются у меня кое-какие предположения, но… это лишь предположения. Сама знаешь, он никогда не рассказывает мне о картине, которую снимает. Ни слова из него не вытянуть. Полагаю, Ици ведет себя так же.
— А то. На нашу долю выпадают исключительно побочные эффекты, мы миримся с их дурным настроением, терпим и переживаем их взлеты и падения, но ни один из них не станет откровенничать с нами. Со своими женами. Боже сохрани, им такое и в голову не придет! — Затем, обращаясь ко мне: — Я вот о чем… меня ничуть не беспокоит то, что вы с ним так сблизились в Мюнхене, дорогая, и все же слегка досадно, что в результате вы куда лучше осведомлены об умонастроениях моего мужа, чем я.
— Но это все, что мне известно, — я опять насторожилась, — честное слово. Когда мы готовили ужин, он изредка заговаривал о фильме. Но я уверена, он поделился бы этим с любым другим человеком.
— Ладно, дайте-ка я вам расскажу, что я обо всем этом думаю, — сказала Одри. — Напоминаю, с Билли я знакома уже более тридцати лет.
Фляжка с водкой снова пошла по кругу, я снова притворно отхлебнула. И Одри начала свой рассказ:
— Первым делом хочу заметить, нас с Билли нельзя назвать родственными душами. Не
