поговорить с, возможно, единственным человеком, который ее и правда понял, но Ирина Михайловна вдруг спросила:
– Женя, не хочешь кофе выпить? Пока нас всех снова не закрыли?
Погребение прошло быстро. Вычурный венок «От Академии» занял самое видное место. Алёша заметил: декан дождался, когда все отойдут, и сфотографировал могилу. Тогда Алёша сфотографировал декана и сразу отправил фото в телегу Максиму, не заметив, как пристально на него смотрит Кристина.
На поминках всем наконец разрешили снять маски. Отец Никиты извинился за то, что по санитарным требованиям вместо большого общего стола предусмотрены только маленькие, на три-четыре человека. Алёша увел Кристину за отдельный стол, надеясь, что к ним никто не подсядет. Кристина сказала, что ее группу увели на удаленку, поэтому она уезжает к маме.
– На сколько, на неделю?
– Я слышала, в октябре уже всем удаленку поставят, так что зачем приезжать-то…
– В смысле «зачем»? – Алёша, изображая непонимание, упрямо дожимал ее до конца. – Из общаги же не гонят.
Кристина пожала плечами, тогда он переспросил:
– Надолго ты?
– После каникул вернусь, наверное.
– В феврале? А твой день рождения? А Новый год? Когда я тебя увижу? Кристина?..
Она сложила самолетик из салфетки, запустила его в сторону и ответила, когда он уже сломал две зубочистки:
– Психолог сказал, что мне лучше сменить обстановку и окружение.
– Когда ты успела?..
Не дала договорить.
– До нового семестра еще много времени, а тебе же надо с кем-то… Короче, я пойму, если ты захочешь с кем-то видеться.
– Видеться? – Алёша повторил, еле сдерживаясь, чтобы не сказать: это ей надо с кем-то, а ему надо – с ней. Но Кристина предусмотрительно дождалась поминок, чтобы сказать при всех, чтобы он не устроил сцену. Поставила мат. А он ведь и правда думал, что сможет ее переиграть. Позабыл, что фора-то всегда была у нее: это она ему нужна. А кому нужен он?
Алёша проткнул ножом котлету.
– Сливаешь меня, значит?
– Я хочу домой. К маме.
Кристина подула на обожженные салфеткой пальцы, и при других обстоятельствах дуть мог бы он, хотя она наверняка застеснялась бы и отняла руку. В горле клокотало, и на глаза от обиды навернулось мокрым, так что он уперся взглядом в стол. Хотелось рассказать ей так много, попросить так немного: только пожалеть, только не бросать его здесь, сейчас, так. Но он увидел, как тесно сомкнуты ее и без того капризно-узкие губы, и опомнился: это мама могла любить его слабым и больным, а Кристина не смогла полюбить даже такого, нормального и сильного, которого он мог только сыграть.
Тогда спросила она:
– А ты зачем слил?
– Что?
Она чеканила, обвиняя:
– Ты первым вошел в комнату. У тебя был в руках телефон. Ты вошел в комнату, увидел письмо. И сфотографировал. Зачем?
– Хотел понять.
– Понял?
– Он написал письмо, чтобы его увидели, – отбивался вяло.
– Тогда бы он выложил его сам. Как все делают.
– К чему ты это?
– Он не выложил. Выложил ты. Зачем? Зачем ты это сделал, Алексей?
Алёша стиснул угол скатерти.
– Чтобы не замяли.
Василий Евгеньевич сидел один. Без аппетита размазывал недосоленное пюре по тарелке, время от времени вгрызаясь в безвкусную отбивную. Стол был щедрым, но аппетитом и не пахло. Он подозревал, что чувство недовыполненного долга отвращало его от еды. Косые взгляды студентов только укрепляли его в этой мысли. Анжела обмолвилась, что его разговор со следователем утек в сеть, но Василий Евгеньевич ничего постыдного для себя в той беседе решительно не припоминал, поэтому на перешептывания в коридорах не реагировал.
Наконец, он поднялся сказать речь.
– Очень жаль, что мы собрались здесь по такому печальному поводу, провожая в последний путь выдающегося молодого человека. Никиту Буянова приняли в семью Академии напрямую, без экзаменов. Он проявил себя большим талантом, блестяще сыграв в передаче. Я присутствовал лично на одном из выпусков и запомнил его как крайне незаурядного молодого человека. Харизматичность, эрудиция, выдающийся интеллект, широкий кругозор Никиты бросались в глаза с первых же минут. Это невыносимая потеря не только для его близких, но и для всей нашей академической семьи, которая тяжко переживает эту утрату… – Обессмысленные пошлости вязли во рту, и казалось, что он посылает их в глухую пустоту, хотя в зале сидели люди, а не квадратики. Василий Евгеньевич поторопился закончить: – Помянем.
Он пригубил вино – и взглянул на бокал так, будто в него подмешали яду. Он не почувствовал вкуса вина. Он – ничего не почувствовал. В тот же миг бокал выпал из рук, а к столу заспешил официант.
– Не волнуйтесь, сейчас всё уберем.
– Не подходите ко мне, – вдруг рявкнул декан, а официант испуганно попятился. – Что же я… Как же это… Господи, прости… – зашептал он, оглядывая полный зал людей. Вытащил из кармана маску, трясущимися руками распрямил ее и, цепляясь за очки, надел.
Он сидел недвижимый, невидящий, оглушенный.
Агнию трясло. Это началось еще у могилы, когда гроб спускали вниз. Она подошла так близко, как могла, и смотрела, смотрела, смотрела, пока вдруг ее не потянули назад, взяв за руку, а она не стала отнимать ладонь, хотя и презирала себя за это – как презирала себя каждый раз, когда принимала его помощь.
Во время речи декана она сидела, вперив взгляд в тарелку, и медленно дышала, чтобы не вскочить и не метнуть эту самую тарелку в эту самую лицемерную рожу.
Под конец она не выдержала и зашипела:
– Что угодно скажет, лишь бы не прижали. А я этого так не оставлю. В суд пойду, я их всех, всех засужу…
Подал голос всё это время молчавший Костя.
– Зря ты так. Толковый дед, с пониманием. Между прочим, с отпеванием этим твоим по его связям и договорились. Место он выбил, венок опять же…
– Ты венку радуешься, а он нам сына… – Она сбилась и закашлялась под его взглядом.
Он снял очки и аккуратно положил их сбоку от ножа, будто обнажив того – прежнего – Костю. Ей почудилась угроза в этом жесте.
– А чего это ты вдруг замолчала?
– Ничего.
Он усмехнулся.
– Невероятно. Тебе – и нечего мне сказать.
– Сейчас не самое подходящее время, чтобы выяснять отношения, тебе не кажется? – Она всё больше раздражалась, чувствуя на себе его неотступный взгляд.
– Зато подходящее время, чтобы продолжать врать?
Агния окаменела, а Вероника растерянно переводила взгляд с одного на другого.
– Вы о чем?
Костя смял салфетку.
– За идиота меня сколько еще держать будешь?
Она вцепилась в край скатерти, а Костя повернулся к Веронике.
– Никуля, можешь
